Роковая ошибка генерала туркула. Добровольческая армия

Антон Васильевич Туркул родился в 1892 году в Тирасполе в семье русского служащего. Закончил реальное училище и служил по гражданскому ведомству. В 1910 г. добровольно вступил на военную службу рядовым на правах вольноопределяющегося II разряда в 56-й пехотный Житомирский Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича пехотный полк, квартировавший в Тирасполе. В январе 1913 г. Туркул был уволен в запас в чине младшего унтер-офицера. С началом I мировой войны он прошел ускоренный военно-училищный курс и прапорщиком был выпущен в 75-й пехотный Севастопольский полк. К концу войны Туркул был трижды ранен, произведен в штабс-капитаны, награжден Георгиевским оружием, Орденом Святого Георгия 4-й степени и другими боевыми орденами.

После февральской революции Туркул стал организатором и командиром ударного батальона своей дивизии. В условиях разложения армии, фронт держался исключительно на так называемых "частях смертников". После октябрьского переворота и роспуска ударных частей Антон Васильевич с группой своих боевых товарищей записался в отряд генерального штаба полковника Михаила Гордеевича Дроздовского. По окончании похода Яссы-Дон, в Новочеркасске он принял под свое командование офицерскую роту. С января 1919 г. Туркул командовал 1-м батальоном 2-го офицерского генерала Дроздовского полка. 24 октября 1919 г. в чине полковника он принял командование 1-м офицерским стрелковым полком Дроздовской дивизии

7 апреля 1920 г. за успешную десантную операцию Перекоп - Хорлы приказом главнокомандующего Русской армией генерал-лейтенанта барона Петра Николаевича Врангеля Туркул был произведен в чин генерал-майора. В самом конце борьбы на Юге России, 6 августа 1920 года генерал Туркул в боях в Северной Таврии принял командование Дроздовской стрелковой дивизией у Генерального штаба генерал-лейтенанта Келлера. Под умелым командованием генерала Туркула Дроздовская дивизия с честью дралась до самой эвакуации в ноябре 1920 г. В конце октября Дроздовская дивизия сыграла решающую роль в контрнаступлении стратегического резерва Русской армии под Юшунью, обеспечив успешную эвакуацию армии и беженцев и понеся при этом наименьшие потери

Вот что писал генерал в своих воспоминаниях о последних боях дроздовцев на Русской земле: "Цепи красных, сшибаясь, накатывая друг на друга, отхлынули под нашей атакой, когда мы, белогвардейцы, в нашем последнем бою, как и в первом, винтовки на ремне, с погасшими папиросами в зубах, молча шли во весь рост на пулеметы. Дроздовский полк в последней атаке под Перекопом опрокинул красных, взял до полутора тысяч пленных. На фронте, кроме жестоко потрепанной бригады Кубанской дивизии, не было конницы, чтобы поддержать атаку. Под перекрестным огнем, расстреливаемый со всех сторон, 1-й Дроздовский полк должен был отойти. Около семисот убитых и раненых было вынесено из огня. В тот же день был получен приказ об общей эвакуации, и Дроздовская дивизия, страшно поредевшая, но твердая, двинулась в Севастополь.

Конец. Это был конец, не только белых. Это был конец России. Белые были отбором российской нации и стали жертвой за Россию. Борьба окончилась нашим распятием. "Господи, Господи, за что Ты оставил меня?" - может быть, молилась тогда с нами в смертной тьме вся распятая РОССИЯ."

В эмиграции ген. Туркул занимался активной деятельностью, стремился продолжить борьбу с большевизмом. В годы Гражданской войны он потерял трех братьев. Один из них, служивший под его началом, был зверски умучен большевиками, взявшими его в плен и обнаружившими в кармане шинели новенькие малиновые офицерские погоны с вензелем "Д".

После крымской эвакуации и знаменитого "Галлиополийского сидения", генерал Туркул перебрался в Болгарию, а в начале 30-х годов переехал во Францию. В эмиграции генерал возглавлял Дроздовские части, входившие в Русский Обще-Воинский Союз. Однако аполитичность РОВСа, совершенно не соответствовавшая сложившейся ситуации, спорный подбор кадров, а также заметный спад деятельности побудили Туркула в 1936 году создать Русский Национальный Союз Участников Войны (РНСУВ). РНСУВ всецело стоял на монархической платформе. "Наш идеал - Православное Царство-Империя" - говорилось в изданиях Союза. "Наш идеал - фашистская монархия" - известный клич ген. Туркула. Девиз РНСУВа - "Бог, Отечество, Социальная справедливость". Печатным органом Союза стала газета "Сигнал", выходившая 2 раза в месяц с 1937 по 1940 год. После того, как в апреле 1938 года постановлением правительства Л.Блюма генерал был включен в список "нежелательных лиц" и без объяснения причин выслан из Франции, он обосновался в Германии.

Во время II мировой войны Антон Васильевич командовал отдельной казачьей бригадой (примерная численность 5200 человек), которая боролась против интернационального большевизма; в самом конце войны она вошла в состав Вооруженных Сил Комитета Освобождения Народов России (ВС КОНР). После войны, в Германии, Туркул провел несколько месяцев в тюрьме по доносу оккупационным властям.

Генерал Туркул в 1948 г. написал воспоминания о Гражданской войне - "Дроздовцы в огне" (другое название "За Святую Русь"). Данное произведение признано одной из наиболее эмоциональных, живых книг, повествующих о Гражданской войне: "Им, этим грядущим белым бойцам, и посвящена моя книга. В образах их предшественников, павших белых солдат, души которых продолжают жить в их душах, да почерпнут они тот порыв и ту жертвенность, что помогут им довести до конца дело борьбы за освобождение России".

В 1950 году в Мюнхене под руководством генерала был образован Комитет Объединенных Власовцев (КОВ), который издавал журнал "Доброволец" - орган внутренней связи кадров РОА. КОВ объединял небольшую, но наиболее здоровую, в идеологическом отношении, часть власовцев.

Генерал Антон Васильевич Туркул умер 19 августа 1957 года в Мюнхене. Он был похоронен в предместье Парижа на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа рядом с памятником "Генералу Дроздовскому и Дроздовцам".

Баклажки Дроздовской дивизии

Солдатики-баклажки,война игра не в шашки,

Винтовки не указки и смерть не педагог,

Пришла пора сумятицы,гражданской межусобицы

И вы оставив маменьку ногой шагнули в строй.

Мальчишки из гимназии.что в жизни повидали той?

За шалости не винные по заду хворостиною...

А тут в атаку ринулись и развалился строй.

Безусые,невинные,но взглядами орлинными

Искали тех,кто сгинули,кто вел вас за собой.

Под Харьковом,в Ростове ли,легли не пролив крови вы,

За Русь в грязи погрязшую,за веру в мрак упавшую

И жизнью заплатившие нелегкий долг чужой!

А.В. Туркул. Баклажки

Известно, что плечом к плечу с офицером и студентом ходили в атаки в наших цепях гимназисты, реалисты, кадеты -дети Добровольческой армии. В строю вместе шли в огонь офицеры, студенты, солдаты из пленных красноармейцев и дети-добровольцы.

Мальчики-добровольцы, о ком я пытаюсь рассказать, может быть, самое нежное, прекрасное и горестное, что есть в образе Белой армии. К таким добровольцам я всегда присматривался с чувством жалости и немого стыда. Никого не было жаль так, как их, и было стыдно за всех взрослых, что такие мальчуганы обречены вместе с нами на кровопролитие и страдание. Кромешная Россия бросила в огонь и детей. Это было как жертвоприношение.

Подростки, дети русской интеллигенции, поголовно всюду отзывались на наш призыв. Я помню, как, например, в Мариуполе к нам в строй пришли почти полностью все старшие классы местных гимназий и училищ. Они убегали к нам от матерей и отцов. Они уходили за нами, когда мы оставляли города. Кадеты пробирались к нам со всей России. Русское юношество без сомнения отдало Белой армии всю свою любовь, и сама Добровольческая армия есть прекрасный образ русской юности, восставшей за Россию. Мальчуганы умудрялись протискиваться к нам через все фронты. Они добирались до кубанских степей из Москвы, Петербурга, Киева, Иркутска, Варшавы. Сколько раз приходилось опрашивать таких побродяжек, загорелых оборвышей в пыльных, стоптанных башмаках, исхудавших белозубых мальчишек. Они все желали поступить добровольцами, называли своих родных, город, гимназию или корпус, где учились. - А сколько тебе лет? - Восемнадцать, - выпаливает пришедший, хотя сам, что называется, от горшка три вершка. Только головой покачаешь. Мальчуган, видя, что ему не верят, утрет обезьяньей лапкой грязный пот со щеки, перемнется с ноги на ногу: - Семнадцать, господин полковник. - Не ври, не ври. Так доходило до четырнадцати. Все кадеты, как сговорившись, объявляли, что им по семнадцати. - Но почему же ты такой маленький? - спросишь иной раз такого орла. - А нас рослых в семье нет. Мы все такие малорослые. Конечно, в строю приходилось быть суровым. Но с какой нестерпимой жалостью посмотришь иногда на солдатенка во все четырнадцать лет, который стоит за что-нибудь под винтовкой - сушит штык, как у нас говорилось. Или как внезапно падало сердце, когда заметишь в огне, в самой жаре, побледневшее ребяческое лицо с расширенными глазами. Кажется, ни одна потеря так не била по душе, как неведомый убитый мальчик, раскинувший руки в пыльной траве. Далеко откатилась малиновая дроздовская фуражка, легла пропотевшим донышком вверх. Мальчуганы были как наши младшие братья. Часто они и были младшими в наших семьях. Но строй есть строй. Я вспоминаю, как наш полк подходил боевым строем к селу Торговому. С хутора Капустина, что правее железной дороги, загремела стрельба. Четвертая донская сотня 2-го конного офицерского полка, шедшая впереди, бросилась на хутор в атаку. Внезапно навстречу донцам поднялось огромное облако пыли. По-видимому, встречной атакой понеслись красные. Когда серая мгла слегка рассеялась, мы увидели, что в пыли скачут на нас причудливые горбатые тени. Это от стрельбы и огня бежали с хутора верблюды. Долговязую верблюжью силу мы переловили. Четвертая сотня ворвалась на хутор. Красных выбили. К Капустину подтянулся весь полк. Быстрая река мчалась за хутором. За ней залегли красные. 9-я рота полковника Двигубского кинулась атаковать деревянный пешеходный мост. Красные из-за реки атаку отбили. Рота залегла у моста под пулеметным огнем. Стонали раненые, воздух сухо гремел от огня. Весь полк лег цепями вдоль речного берега. Бой разгорался. День был сверкающий, жаркий. Люди в цепях задыхались от духоты. Моя 2-я рота была в резерве. У нас, на счастье, была прохлада и тень: мы стояли под стеной огромного кирпичного сарая. В сарай 1-я батарея вкатила полевое орудие, в стене пробили брешь, и наша пушка открыла по красным пулеметам беглый огонь. Красные пушку заметили, сосредоточили огонь на сарае. Все артиллеристы и начальник орудия полковник Протасович были переранены, на их удачу легко. Этот поединок длился долго; сарай гудел, сотрясался. Но от каменной стены шла такая приятная прохлада, что моя рота, уставшая после ночного марша, отдыхала и в этом грохоте. Кто спал стоя, прислонясь к стене, кто сидел на корточках с винтовкой между колен. Вот когда я по-настоящему понял поговорку «и пушками не разбудишь». Я тоже дремал, поеживаясь, правда, от близкого пушечного грома. Внезапно послышался резкий окрик командира полковника Жебрака: - Капитан Туркул! Я вскочил на ноги. - Или вы не видите, что едет главнокомандующий? Пыльный Жебрак стоял передо мной, вытирая платком усы и брови. Моя рота с лязгом поднималась на ноги и строилась вдоль сарая. У многих со сна были довольно растерянные лица. Я посмотрел в блещущее поле. К нам с тыла, поднимая тонкую пыль, скачет на сером коне генерал Деникин со штабом под желто-черным георгиевским значком. Значок трепещет на солнце над головами конвойцев куском расплавленного золота. - Немедленно в атаку, вброд! - крикнул мне Жебрак. Никто из нас не знал, есть ли брод и какая глубина, но я проворно вынул из кармана бумажник, портсигар, часы, умял все в фуражку, чтобы не промокло, и скомандовал: - Рота, за мной! Червонный значок блистал все ближе. Каждому казалось, что седой главнокомандующий смотрит только на него. Я бросился с берега, за мной, выбивая шумные каскады воды, вся рота. Я ухнул неудачно, сразу попал в яму, ушел под воду с головой. Вынырнул, отфыркиваясь. Какое ослепительное солнечное дрожание, как звучно гогочут над водой пулеметы красных. Я пустился вплавь. Рядом со мной, чихая, как пудель, плыл с пулеметом Льюиса поручик Димитраш. Рыжеватая мокрая голова Мелентия блистала на солнце. Я почувствовал под ногами вязкое дно. Три взвода в моей роте были офицерские, а четвертый мальчишеский. Все воины четвертого взвода были, собственно говоря, подростками-мальчуганами. Мы их прозвали баклажками, что то же, что фляга, необходимая принадлежность солдатской боевой амуниции. Но в самой баклажке, мирно и весело побрякивающей у солдатского пояса, ничего боевого нет. Удалые баклажки кинулись с нами в реку, но тут же все поголовно ушли под воду. Ребятам четвертого взвода, пускавшим пузыри, по правде сказать, приходилось все время помогать, попросту вытаскивая их из воды, как мокрых щенят. Вода была до подмышек. Одни наши мокрые головы да вытянутые руки со сверкающими винтовками были видны над водой. Под бешеным огнем мы переправились через реку. Мокрые, сипло дыша, выбрались на берег, и надо было видеть, как наши мальчуганы, только что наглотавшиеся воды я песку, с удалым «ура» кинулись в атаку на красные цепи, залегшие у берега, на дома, откуда дробно стучали пулеметы. Красные отхлынули. Мы взяли хутор. Потерь у нас было немного, но все тяжелые: было восемь раненных в воде в головы и в руки. Река, которая было замутилась и покраснела от крови, мчалась снова со свежим шумом. 9-я рота, едва мы перешли реку, пошла лобовой атакой на мост. Мост взят. А впрочем, генералом Деникиным уже описана в его записках вся эта удалая атака. После боя на зеленом лугу полуголые, смеясь, выкручивая и выжимая рубахи и подштанники, как радовались все мы и как были счастливы, что нашу атаку наблюдал сам главнокомандующий. Мы слегка посмеивались над нашими баклажками. - Не будь баклажек, - говорили в роте, - куда там перейти реку. Спасибо четвертому взводу, помог: всю воду из реки выхлебал... Баклажки не обижались. Вспоминаю, какие еще пополнения приходили к нам на походе. Одни мальчуганы. Помню, под Бахмутом, у станции Ямы, с эшелоном 1-го батальона пришло до сотни добровольцев. Я уже командовал тогда батальоном и задержал его наступление только для того, чтобы их принять. Смотрю, а из вагонов посыпались как горох самые желторотые молокососы, прямо сказать, птенцы. Высыпались они из вагонов, построились. Звонкие голоса школьников. Я подошел к ним. Стоят хорошо, но какие у всех детские лица! Я не знаю, как и приветствовать таких бравых бойцов. - Стрелять вы умеете? - Так точно, умеем, - звонко и весело ответило все пополнение. Мне очень не хотелось принимать их в батальон - сущие дети. Я послал их на обучение. Двое суток гоняли мальчуганов с ружейными приемами, но что делать с ними дальше, я не знал. Не хотелось разбивать их по ротам, не хотелось вести детей с собой в бой. Они узнали, вернее, почуяли, что я не хочу их принимать. Они ходили за мной, что называется, по пятам, упрашивали меня, шумели, как галки, все божились, что умеют стрелять и наступать. Мы все были тогда очень молоды, но была невыносима эта жалость к детству, брошенному в боевой огонь, чтобы быть в нем истерзанным и сожженным. Не я, так кто-нибудь другой все же должен был взять их с собой. Со стесненным сердцем я приказал разбить их по ротам, а через час под огнем пулеметов и красного бронепоезда мы наступали на станцию Ямы, и я слушал звонкие голоса моих удалых мальчуганов. Ямы мы взяли. Только один из нас был убит. Это был мальчик из нового пополнения. Я забыл его имя. Над полем горела вечерняя заря. Только что пролетел дождь, был необыкновенно безмятежен и чист светящийся воздух. В долгой луже на полевой дороге отражалось желтое небо. Над травой дымила роса. Тот мальчик в скатанной солдатской шинели, на которой были капли дождя, лежал в колее на дороге. Почему-то он мне очень запомнился. Были полуоткрыты его застывшие глаза, как будто он смотрел на желтое небо. У него на груди нашли помятый серебряный крестик и клеенчатую черную тетрадь, гимназическую общую тетрадь, мокрую от крови. Это было нечто вроде дневника, вернее, переписанные по гимназическому и кадетскому обычаю стихи, чаще всего Пушкина и Лермонтова... Я сложил крестом на груди совершенно детские руки, холодные и в каплях дождя. Тогда, как и теперь, мы все почитали русский народ великим, великодушным, смелым и справедливым. Но какая же справедливость и какое великодушие в том, что вот русский мальчик убит русской же пулей и лежит на колее, в поле? И убит он за то, что хотел защитить свободу и душу русского народа, величие, справедливость, достоинство России. Сколько сотен тысяч взрослых, больших, должны были бы пойти в огонь за свое отечество, за свой народ, за самих себя вместо того мальчугана. Тогда ребенок не ходил бы с нами в атаки. Но сотни тысяч взрослых, здоровых, больших людей не отозвались, не тронулись, не пошли. Они пресмыкались по тылам, страшась только за свою в те времена еще упитанную человеческую шкуру. А русский мальчуган пошел в огонь за всех. Он чуял, что у нас правда и честь, что с нами русская святыня. Вся будущая Россия пришла к нам, потому что именно они, добровольцы - эти школьники, гимназисты, кадеты, реалисты - должны были стать творящей Россией, следующей за нами. Вся будущая Россия защищалась под нашими знаменами; она поняла, что советские насильники готовят ей смертельный удар. Бедняки-офицеры, романтические штабс-капитаны и поручики, и эти мальчики-добровольцы, хотел бы я знать, каких таких «помещиков и фабрикантов» они защищали? Они защищали Россию, свободного человека в России и человеческое русское будущее. Потому-то честная русская юность, все русское будущее - все было с нами. И ведь это совершенная правда: мальчуганы повсюду, мальчуганы везде. Я помню, как в том же бою под Торговой мы захватили у красных вагоны и железнодорожные площадки. У нас бронепоездов тогда еще не было. И вот в Торговой наши доблестные артиллеристы и пулеметчики устроили свой скоропалительный и отчаянный бронепоезд. Простую железнодорожную платформу загородили мешками с землей и леском и за это прикрытие вкатили пушку и несколько пулеметов. Получился насыпной окоп на колесах. Эту товарную площадку прицепили к самому обыкновенному паровозу, не прикрытому броней, и необычайный бронепоезд двинулся в бой. Каждый день он дерзко кидался в атаки на бронепоезда красных и заставлял их уходить одной своей удалью. Но после каждого боя мы хоронили его бойцов. Тяжелой ценой добывал он победы. В бою под Песчанокопской на него навалилось несколько бронепоездов красных. Они всегда наваливались на нас числом, всегда подавляли нас массой, человеческой икрой. Наш бронепоезд не умолкая отстреливался из своего легкого полевого орудия. Разметало все его мешки с песком, разворотило железную площадку - он все отбивался. Им командовал капитан Ковалевский. От прямых попаданий бронепоезд загорелся. И только тогда он стал отходить. Он шел на нас как громадный столб багрового дыма, но его пушка все еще гремела. Капитан Ковалевский и большинство команды были убиты, остальные переранены. Горящий бронепоезд подходил к нам. На развороченной железной площадке, среди обваленных и обгоревших мешков с землей, острых пробоин, тел в тлеющих шинелях, среди крови и гари, стояли почерневшие от дыма мальчики-пулеметчики и безумно кричали «ура». Доблестных убитых мы похоронили с боевыми почестями. А на другой день новая команда уже шла на эту отчаянную площадку, которую у нас почему-то прозвали «украинская хата»; шли беззаботно и весело, даже с песнями. И все они были юноши, мальчики по шестнадцати, семнадцати лет. Гимназист Иванов, ушедший в Дроздовский поход, или кадет Григорьев - запишет ли кто и когда хотя бы только некоторые из тысяч всех этих детских имен? Я вспоминаю гимназиста Садовича, пошедшего с нами из самых Ясс. Был ему шестнадцатый год. Быстроногий, белозубый, чернявый, с родинкой на щеке, что называется шибздик. Как-то странно подумать, что теперь он стал настоящим мужчиной, с усищами. В бою под Песчанокопской прислали ко мне этого шибздика от взвода для связи. В Песчанокопскую мы вошли после короткого, но упорного боя. Моя вторая рота получила приказание занять станцию. Мы подошли к ней в темноте. Я отправил фельдфебеля штабс-капитана Лебедева со второй полуротой осмотреть станцию и пути. Тогда-то Садович и попросил у меня разрешения тоже посмотреть, что делается на станции. Я разрешил, но посоветовал ему быть осторожным. Полурота шла по путям. Садович метнулся к станции. Стояла глубокая тишина. Станция, по-видимому, была оставлена красными. Я приказал ввести туда всю роту, а сам пошел вперед. Шаги глухо раздавались в пустых станционных залах. Я вышел на перрон. Там маячил один подслеповатый керосиновый фонарь. Кругом налегла черная ночь. Вдруг мне показалось, будто какая-то тень промелькнула в желтоватом круге света; в потемках послышался шум, глухая возня, подавленный крик: - Господин капитан, госпо... Я увидел, как трое больших напали на четвертого, маленького, и узнал, вернее, почувствовал, в маленьком нашего шибздика. Я побежал туда с маузером в руке. Садовича душили. Выстрелами я уложил двоих. Третий нырнул в темноту, но Садович уже очнулся и кинулся за ним. Глухо топоча, они пронеслись мимо меня в потемках. Я слушал их быстрое дыхание. Садович нагнал третьего и с разбега заколол его штыком. Эти трое были красной засадой, оставленной на станции. Здоровые, с бритыми головами, в кожаных куртках, вероятнее всего, красноармейские чекисты. Я и теперь не могу понять, почему они сразу не прикололи маленького Садовича, а навалились на него втроем душить. То, как матерые советские каты ночью, при свете станционного ночника, навалились душить мальчугана, часто кажется мне и сегодня олицетворением всей советчины. Павлик, мой двоюродный брат, красивый, рослый мальчик, кадет Одесского корпуса, тоже был баклажкой. Когда я ушел с Дроздовским, он был у своей матери, но знал, что я либо в Румынии, либо пробираюсь с отрядом по русскому югу на Ростов и Новочеркасск. И вот ночью, после переправы через Буг, к нашей заставе подошел юный оборванец. Он называл себя моим двоюродным братом, но у него был такой товарищеский вид, что офицеры ему не поверили и привели ко мне. За то время, как я его не видел, он могуче, по-мальчишески внезапно, вырос. Он стал выше меня, но голос у него смешно ломался. Павлик ушел из дому за мной, в отряд. Он много блуждал и нагнал меня только на Буге. С моей ротой он пошел в поход. В Новочеркасске мне приказано было выделить взвод для формирования 4-й роты. Павлик пошел в 4-ю роту. Он потемнел от загара, как все, стал строгим и внимательным. Он мужал на моих глазах. В бою под Белой Глиной Павлик был ранен в плечо, в ногу и тяжело в руку. Руку свело; она не разгибалась, стала сохнуть. Светловолосый, веселый мальчуган оказался инвалидом в восемнадцать лет. Но он честно служил и с одной рукой. Едва отлежавшись в лазарете, он прибыл ко мне в полк. Не буду скрывать, что мне было жаль исхудавшего мальчика с высохшей рукой, и я отправил его как следует отдохнуть в отпуск, в Одессу. Там была тогда моя мать. Павлик весело рассказывал мне потом, как мать, которой пришлось жить в Одессе под большевиками, читала в советских сводках о белогвардейце Туркуле с его «белобандитскими бандами», которых, по-видимому, порядком страшились товарищи. Мать тогда и думать не могла, что этот страшный белогвардеец Туркул был ее сыном, по-домашнему Тосей, молодым и, в общем, скромным штабс-капитаном. Когда Павлик открыл моей матери тайну, что белый Туркул есть именно я, мать долго не хотела этому верить. Такой грозной фигурой малевали, честили и прославляли меня советские сводки, что даже родная мать меня не признала. Павлик, вернувшийся из Одессы, был без руки не годен к солдатскому строю, и я зачислил его в мой штаб. Тогда же по секрету от Павлика я представил его к производству в офицерский чин. В одном бою, уже после нашего отступления, я со своим штабом попал под жестокий обстрел. Мы стояли на холме. Красные крыли сильно. Кругом взметывало столбы земли и пыли. Я зачем-то обернулся назад и увидел, как у холма легли в жесткую траву солдаты связи, а с ними, прижавшись лицом к земле, лег и мой Павлик. Он точно почувствовал мой взгляд, поднял голову, сразу встал на ноги и вытянулся. А сам начал краснеть, краснеть, и слезы выступили у него из глаз. Вечером, устроившись на ночлег, я отдыхал в хате на походной койке; вдруг слышу легкий стук в дверь и голос: - Господин полковник, разрешите войти? - Войдите. Вошел Павлик; встал у дверей по-солдатски, молчит. - Тебе, Павлик, что? Он как-то встряхнулся и уже вовсе не по-солдатски, а застенчиво, по-домашнему, сказал: - Тося, даю тебе честное слово, я никогда больше не лягу в огне. - Полно, Павлик, что ты... Бедный мальчик! Я стал его, как умел, успокаивать, но только отпуск в хозяйственную часть, на кутью к моей матери, тете Соне, как он называл ее, убедил, кажется, Павлика, что мы с ним такие же верные друзья и удалые солдаты, как и раньше. 23 декабря 1919 года ранним утром Павлик уехал к своей тете Соне на кутью. Я проснулся в утренних потемках, слышал его осторожный юный голос и легкий скрип его шагов по крепкому снегу. В то студеное мглистое утро с Павликом на тачанках отправились в отпуск несколько офицеров. К ним по дороге присоединились две беженки из Ростова, интеллигентные дамы. Их имен я не знаю. Все они беззаботно тащились по снегу и мерзлым лужам к хозяйственной части. По дороге, на встречном хуторе, устроили привал. Конюхи распрягли коней и повели на водопой. Тогда-то и налетели на них красные партизаны. Одни конюхи успели вскочить На лошадей и ускакать. К вечеру обмерзшие, окутанные паром, примчались они ко мне в Кулешовку и растерянно рассказали, как напала толпа партизан, как они слышали стрельбу, крики, стоны, но не знают, что с нашими стало. Ночью, в жестокий мороз, с командой пеших разведчиков и двумя ротами первого батальона я на санях помчался на тот хутор. Меня лихорадило от необычной тревоги. На рассвете я был у хутора и захватил с удара почти всю толпу этих красных партизан. Они перебрались в наш тыл по льду замерзшего Азовского моря, может быть, верст за сорок от Мариуполя или Таганрога. Нападение было так внезапно, что никто не успел взяться за оружие. Наши офицеры, женщины и Павлик были запытаны самыми зверскими пытками, оглумлены всеми глумлениями и еще живыми пущены под лед. Хозяйка дома, у которой остановился Павлик, рассказала мне, что «того солдатика, молоденького, статного да сухоруконького, партизаны обыскали и в кармане шинели нашли новенькие малиновые погоны. Тогда стали его пытать». Кто-нибудь из штабных писарей, зная, что я уже подал рапорт о производстве Павлика в офицеры, желая сделать Павлику приятное, сунул ему на дорогу в карман шинели малиновые погоны подпоручика, Подо льдом никого не нашли. Много лет я молчал о мученической смерти Павлика, и долго мать не знала, что с сыном. Всем матерям, отдавшим своих сыновей огню, хотел бы я сказать, что их сыновья принесли в огонь святыню духа, что во всей чистоте юности легли они за Россию. Их жертву видит Бог. Я хотел бы сказать матерям, что их сыновья, солдаты без малого в шестнадцать лет, с нежными впадинами на затылках, с мальчишескими тощими плечами, с детскими шеями, повязанными в поход домашними платками, стали священными жертвами за Россию. Молодая Россия вся вошла с нами в огонь. Необычайна, светла и прекрасна была в огне эта юная Россия. Такой никогда и не было, как та, под боевыми знаменами, с детьми-добровольцами, пронесшаяся в атаках и крови сияющим видением. Та Россия, просиявшая в огне, еще будет. Для всего русского будущего та Россия, бедняков-офицеров и воинов-мальчуганов, еще станет русской святыней.

Заканчивая сборник, считаю своим долгом посвятить несколько строк памяти последнего начальника Дроздовской дивизии — генерала Антона Васильевича Туркула, имя которого неразрывно связано со славой дивизии.

В приказе генерала Лампе по РОВС-у за № 6 от 21 августа 1957 года было сделано печальное сообщение:

«В ночь с 19 на 20 августа в Мюнхене, после тяжелой болезни и мучительной операции скончался генерал-майор Антон Васильевич Туркул.

Преждевременно ушел из белых рядов кавалер Ордена Св. Великомученника и Победоносца Георгия и Георгиевского оружия Российской Императорской армии и доблестный начальник Дроздовской дивизии Добровольческой и Русской армий на Южном фронте гражданской войны за освобождение России.

Горестно сожмутся при этой тяжкой вести сердца белых добровольцев, соратников почившего, и всех русских людей, знавших о покойном и его героической службе Великой России.

Тяжело переживут эту потерю близкие генералу Туркулу Дроздовцы, на долю которых выпадает почетная обязанность сохранить его прах и принести его с собой на возрожденную Родину, когда это волею Божией совершится. Вечная память!»

Я не ошибусь, если добавлю к этому, что высокие качества А. В. Туркула создали его боевую славу, которая окружала покойного всегда и всюду, независимо от того был ли он младшим офицером, капитаном, полковником, генералом — начальником Дроздовской дивизии. И эта боевая слова была более чем заслужена им.

Генерал Харжевский, в статье посвященной памяти генерала Туркула, написал так:

«Мне, соприкасавшемуся с ним с самого начала вооруженной борьбы с большевиками и до конца ее, вспоминается многое, которое никогда не забывается. Перед началом похода Дроздовцев — капитан Туркул — фельдфебель славной 2-й Офицерской роты Отряда генерала Дроздовского. Он прибыл в отряд с уже совершенно укрепившимися убеждениями, что с большевиками возможна только вооруженная борьба. Он явился в Отряд, будучи на фронте Великой войны командиром ударного батальона, с «доказательствами» того, что война — это та стихия, в которой проявляются полностью его дарования на пути выполнения долга перед Родиной. Все ордена, доступные офицеру в его чине, включая Орден Св. Георгия и Георгиевское Оружие — свидетельствовали ярко, что на фронте Великой войны он не бездействовал и что уже оттуда он принес и свое боевое счастье, и умение, и свой порыв, который, однако, проявлялся тогда, когда это нужно, и всегда обеспечивал успех. Казавшиеся другим очень рискованные операции, в его руках, с учетом психологического и других моментов, велись с необыкновенной уверенностью, передававшейся и его подчиненным. И все это Антон Васильевич Туркул утверждал на наших глазах с первых же дней борьбы и до последних.

По окончанию похода Дроздовцев, в Новочеркасске. А. В. Туркул принял 2-ю роту, с которой и вышел во 2-й Кубанский поход. В нем, во время тяжелых боев за ст. Кореновскую в июле 1918 года, он был серьезно ранен в ногу, лечение которой затянулось. Вернулся в полк в начале 1919 года и вскоре принял 1-й батальон 2-го Офицерского полка.

Уже на этом отрезке времени А. В. Туркул выявил и другие свои свойства и качества, которые, помимо его чисто военных дарований, привлекли к нему сердца его подчиненных: его постоянная бодрость, в самые тяжелые минуты беспрерывных боев его непокидавшая, всегда вселяла уверенность и в успехе, и в благополучном выходе из тяжелых, подчас казавшихся безнадежных, положений. Трудно останавливаться здесь на проведенных им операциях, даже самых ярких из них. И не знаешь, что ярче: оборона ли Донецкого бассейна весною 1919 года, когда Дроздовцы, рядом с другими добровольцами, истекая кровью, упорно, в течение нескольких месяцев удерживали этот важный район; взятие ли Лозовой, мешавшей общей операции по овладению Харьковом, когда по приказу свыше, — 1-му батальону и его Командиру был выставлен при возвращении в полк, на станции Изюм, почетный караул в составе всей офицерской роты; Харьков, Севск, станция Комаричи с ее бронепоездами. Трудно выделить наиболее яркие операции. Уже при общем отходе армий Юга России, действия 1-го Дроздовского полка, под командой полковника Туркула, отличаются яркими моментами исключительной активности и проявления личной инициативы командира полка.

Военные дарования генерала Туркула особенно проявились при командовании им Дроздовской дивизией во вторую половину Крымского периода, когда дивизия выявила свои маневренные способности. А. В. Туркул не любил разбрасывать батальоны, тем более роты, на всем фронте заданного дивизии участка, как не любил и нерешительных операций, сводящихся к оттеснению противника. Он укрепил уже ранее намечавшуюся систему: держать всю дивизию в кулаке, охраняясь разъездами на всем участке дивизии, не смущаясь даже проникновением противника на отдельных участках дивизии. И в определенный момент намечал операцию большого масштаба по полному очищению от противника всего фронта перед дивизией, а часто и в более широком масштабе, в порядке выручки соседей. Обозначился даже некоторый «шаблон» таких операций, как в проведении самой операции, так и в том, что в ней принимала участие вся дивизия. Начальник дивизии лишь определял место и время удара, большей частью на рассвете, и масштаб окружения. Головной батальон совершал прорыв, а затем в этот прорыв вливалась длинная, в несколько верст, колонна дивизии на подводах и «обволакивала» весь указанный район. От головы колонны, где всегда находился начальник дивизии, шли приказания о «подробностях»; кому «фактически» взять отрезанные бронепоезда, ушедшие в наш тыл, кому «очистить» тот или другой район и т. д. Эти «рейды» Дроздовской дивизии, по своим последствиям, всегда были весьма ощутительные и для противника, и для нашего фронта.

В качестве показателя настроения и духа частей дивизии, характерен один эпизод, относящийся к этому периоду. Генерал Туркул усиленно пополнял пленными запасный батальон дивизии. Полки на фронте пополнялись тем же порядком. Генерал Туркул предполагал соответственно вооружить этот батальон, притянуть его к дивизии и ввести в бой в составе дивизии, создав при этом такую обстановку боя, при которой запасный батальон приобрел бы и порыв, и полную уверенность в своих силах. Затем, ходатайствовал бы перед Главным командованием о переименовании запасного батальона в 4-й стрелковый полк дивизии. Намерения генерала Туркула осуществились, но совсем в ином порядке. Положение на правом берегу Днепра (Заднепровская операция) усложнилось и побудило Главное командование в срочном порядке призвать на этот фронт запасный батальон Дроздовской дивизии. В порядке оценки блестящих боевых действии запасного батальона, генерал Врангель по телеграфу "произвел" его в 4-й стрелковый Генерала Дроздовского полк».

По мнению генерала Харжевского и его впечатлению — «период обороны Донецкого бассейна» весной 1919 года, в котором капитан Туркул, командир 1-го батальона, был бессменным «Начальником обороны Никитовского узла», — был один из наиболее ярких. Не по блестящим успехам, связанным с большим количеством пленных, взятых орудий и т. д., а по тому упорству, которое было проявлено им при обороне большого участка, по оценке беспрестанно менявшейся обстановки и по исключительной маневренности рот и, особенно резервной («подвижный резерв» — в поезде на станции Никитовка), что обеспечивало успех обороны ничтожными силами.

Л. В. Туркул необычайно высоко расценивал понятие о чувстве взаимной выручки. Этим чувством были проникнуты в высокой степени все части дивизии и все роды оружия. В этом случае, по справедливости, невозможно отдать предпочтение одним перед другими.

Конечно, большинство начальников всех степеней было в дивизии на высоте, и очень часто самостоятельно проводило операции в том духе, как проводил бы их генерал Туркул, но не может быть и спора о том, что не менее часто, и в тяжелых условиях, только личное участие А. В. Туркула определяло и характер операции, и скорость ее течения, и обеспечивало успех.

То боевое содружество, которое выявлялось в среде чинов дивизии на полях сражений, было закреплено уже во время пребывании в эмиграции при деятельном участии генерала Туркула. В новых формах борьбы стерлись перегородки между родами оружия и Дроздовцы представляют из себя един000бразную дружную семью.

Блестящая боевая деятельность А. В. Туркула, — с одной стороны, постоянная бодрость, оказывавшая большое влияние на окружавших (ему незнакомо было чувство депрессии), и чувство товарищества — с другой стороны, — это неоценимый его вклад в жизнь Дроздовской семьи.. Этим и объясняется в ее среде тяжелое ощущение невознаградимой потери».

Вл. Новиков, в своих воспоминаниях о генерале Туркуле пишет:

«Генерал Туркул! Как рапира, напряженная в струну, вонзается это имя небывалой, звенящей героики, сверкающей молниями на поля трагической борьбы за Россию. Как фанфара стремительным лучом боевой славы, блистает это имя над железными полками никогда не сломленной Дроздовской дивизии.

Воин — милостью Божией! Рыцарь без страха и упрека! Антон Васильевич — заботливый друг, бескорыстный товарищ, любящий отец. Генерал Туркул строгий, требовательный и беспощадный Начальник дивизии, орлиным своим оком окидывающий поля сражений и властвовавший на них безграничной волей, духовной упругостью и блеском военного дарования.

Генерал Туркул! Имя это не исчезнет никогда из анналов русской военной славы! И будущие поколения, изучая героику своих отцов и дедов, почтительно и с гордостью произнесут его!

В своей книге «Дроздовцы в огне» генерал Туркул, описывая личность своего боевого соратника полковника Петерса, пишет: «Сын, кажется, учителя гимназии, студент Московского университета, он ушел на большую войну прапорщиком запаса... Если бы не война, он вероятно кончил бы где-то учителем гимназии. Но боевой огонь открыл настоящую сущность Петерса, его гений...»

Не с большим ли еще правом эти слова относятся и к самому генералу Туркулу? Реалист, потом служба по гражданскому ведомству, потом вольноопределяющийся провинциального пехотного полка... Но вот вспыхнули огни войны. И то, что лежало на дне души, вдруг взвивается ослепительным фейерверком найденного призвания.

Без специального военного образования к концу трех лет Великой войны он уже штабс-капитан 75-го пехотного Севастопольского полка, кавалер Ордена Св. Георгия, Георгиевского оружия и всех орденов доступных обер-офицеру. Его боевая репутация в дивизии столь высока, что в дни крушения именно он становится организатором и командиром Ударного батальона в своей дивизии, долженствующего примером храбрости и подвига остановить развал потерявшей честь армии.

В начале героики Белой борьбы, он только фельдфебель офицерской роты Дроздовского отряда, а к концу ее — он Начальник Дроздовской дивизии, носящей имя своего основателя. Это уже не карьера. Это взлет, равного которому немного примеров найдется в военной истории».

Через три дня после смерти генерала Антона Васильевича Туркула, проводить его в последнем земном пути пришел весь русский Мюнхен. Провожали его и очень многие, знавшие его, местные жители. После отпевании, его гроб был временно поставлен в склепе кладбища Мюнхена, но в скором времени был перевезен во Францию. Там, на кладбище Сант-Женевьев де Буа под Парижем, где высится Галлиполийский памятник, у импозантного памятника «Генералу Дроздовскому и его Дроздовцам», на Дроздовском участке кладбища спит вечным сном в чужой земле генерал Туркул, ожидая возвращения в освобожденную и воскресшую национальную Россию.

К 30-й годовщине Белой борьбы я решил переиздать свои заметки. Не без колебаний предпринимаю я это.

Тридцать лет отделяют нас от той поры, когда мы взялись за оружие, чтобы бороться с захлестывавшей тогда Россию большевистской волной. На нашу долю выпала горечь и честь быть первыми, начавшими эту борьбу. Мы начали ее, когда многим еще не ясны были контуры того всепоглощающего рабства и погашения духа, которые безбожное, материалистическое коммунистическое учение несло с собою не только России, но и всему миру.

Три года длилась эта борьба, ведшаяся с нечеловеческим напряжением и стоившая неисчислимых жертв. В свое время она создала ров между ведшими ее сторонами, между «нами» и «ими». Под «ними» я разумею не коммунистическую власть, еще и теперь продолжающую править над порабощенными народами России – этот ров непреодолим, и никакое время не в состоянии его заполнить. Под «ними» я разумею тех, кто, одурманенный и обманутый этой властью, пошел за нею в годы борьбы и дал ей победу той стойкостью и той жертвенностью, что всегда были свойственны русскому солдату.

«Им» эта победа не принесла ничего. Страшной ценой заплатил народ за свою поддержку советской власти. Вся история России после 1920 года, т. е. после окончания Белой борьбы, – это цепь непрерывных усилий народа в восстаниях, заговорах или путем пассивного сопротивления сбросить поработившую его власть. Эта борьба обошлась ему дороже самых кровопролитных войн.

Советская власть сама позаботилась засыпать ров между «нами» и «ими»; многие из наших бывших противников, участников борьбы на красной стороне, уничтожены красной же рукой; многие, как и мы, тоже очутились в изгнании. И не старый ров между «нами» и «ими» хотел я углублять своими воспоминаниями; нам, бывшим белым и бывшим красным, ныне просто русским, нужно единство для еще предстоящей нам общей борьбы с коммунизмом.

Помимо того, над старыми местами боев «белых» и «красных» прошел кровавый вал Второй мировой войны. Новая русская кровь пролилась на тех же полях, где спят в ожидании Вечного Судьи бывшие враги, белые и красные. В грандиозном размахе событий последней войны бледнеют бои войны Гражданской, протекавшей на ином уровне техники. Некоторые читатели могут спросить, может ли им быть интересно описание боев позапрошлой войны. Но мои воспоминания и не преследуют этой цели.

Цель этой книги – воскресить истинный образ рядовых белых бойцов, безвестных русских офицеров и солдат, и дать почувствовать ту правду и то дыхание жизни, что воодушевляли их в борьбе за Россию. Два поколения русских людей выросли после окончания Белой борьбы; в течение тридцати лет советская пропаганда сознательно извращала их представление о людях и делах «белой» стороны – мои воспоминания помогут им получить более объективное представление.

Нет сомнений – последние сроки приблизились: предстоит «последний и решительный бой» за освобождение России. Да будут в предстоящей нам борьбе образы наших соратников, павших в первых боях с большевизмом, тем примером духа, который воодушевит нас на самоотверженное и бескорыстное служение Родине.

Настоящая книга не является историей Дроздовской стрелковой дивизии, пронесшей свои знамена в огне более чем шестисот пятидесяти боев Гражданской войны и пролившей жертвенную кровь своих 15 000 убитых и 35 000 раненых бойцов.

Историю я тогда не имел времени писать. Боевые документы и дневники умещались у меня в одной сумке. Ее я потерял в огне. Все архивы тоже погибли. Зимой 1933 года я начал рассказывать писателю И. С. Лукашу, также участнику Белого движения, все то, что живо запечатлелось у меня в памяти о славной Дроздовской дивизии. Это были не воспоминания, а впечатления о боевом огне, живые для меня навсегда.

Затем я стал получать заметки, боевые дневники, записки и документы от своих бывших соратников. После обработки все это собрано в книгу о дроздовцах. Я горячо благодарен за эту помощь всем соратникам и моему неутомимому сотруднику, ныне покойному, Ивану Созонтовичу Лукашу.

«Дроздовцы в огне» не воспоминания и не история – это живая книга о живых, боевая правда о том, какими были в огне, какими должны быть и неминуемо будут русские белые солдаты.

Книгу я посвящаю русской молодежи.

А. ТУРКУЛ

Апрель 1948 г.

…Я вбегаю по ступенькам деревянной лестницы к нам в юнкерскую, на верхний этаж нашего тираспольского дома, смотрю: а через спинку кресла перекинут френч моего брата Николая с белым офицерским Георгием. Николай, сибирский стрелок, приехал с фронта раньше меня, и я не знал ни о его третьем ранении, ни об ордене Святого Георгия. В третий раз Николай был ранен тяжело, в грудь.

Я приехал с фронта тоже после третьего ранения: на большой войне я был ранен в руку, в ногу и в плечо. Мы были рады нечаянной и недолгой встрече: врачи настояли на отъезде брата в Ялту – простреленная грудь грозила чахоткой. Это было в конце 1916 года. Вскоре я снова уехал на фронт. И вот на фронте застиг меня 1917 год.

Я представляю себя самого тогдашнего, штабс-капитана 75-го пехотного Севастопольского полка, молодого офицера, который был потрясен национальным бедствием революции, как и тысячи других среди военной русской молодежи.

Моя жизнь и судьба неотделимы от судьбы русской армии, захваченной национальной катастрофой, и в том, что я буду рассказывать, хотел бы я только восстановить те армейские дела, в которых я имел честь участвовать, и тех армейских людей, с кем я имел честь стоять в огне заодно.

В разгар 1917 года, когда замитинговал и наш полк, я стал в нашей дивизии формировать ударный батальон.

Надо сказать, что почти с начала войны у меня служил ординарцем ефрейтор Курицын, любопытный солдат. Ему было лет под сорок. Рыжеватый, с нафабренными усами, он был горький пьяница и веселый человек. Звали его Иваном Филимоновичем. До войны он был кровельщиком, во Владимирской губернии у него остались жена и четверо ребят. Курицын очень привязался ко мне.

В 1917 году я отправил его в отпуск и в армейском развале забыл о моем Санчо Панса. И вот внезапно он явился ко мне, но в каком виде: оборванец, в ветоши, в синяках и без сапог.

– Ты что же, – сказал я ему, – ну не образина ли ты, братец. Обмундирование и то пропил…

– Никак нет, не пропил. Меня товарищи раздели.

И Курицын поведал мне, как он приехал из отпуска в наш полк, а меня в полку нет, и комитетчики злобятся, что я отбираю ударников. Иван Филимонович не пожелал оставаться в развалившемся полку и подал докладную по команде, чтобы его из полка отправили ко мне.

Тут и начались испытания ефрейтора Курицына. Комитетчики всячески его оскорбляли, «холуем» бранили, что «ряшку в денщиках нажрал», доходило и до затрещин, а потом на митинге проголосовали отобрать от него все обмундирование, сапоги, казенные подштанники, даже портянки, а выдать самую ветошь. Потому-то Иван Филимонович и явился ко мне чуть ли не нагишом.

Он стоит передо мной, а мне вспоминаются Карпаты, ночь, снег. В ночной атаке на Карпатах я был ранен в ногу. Атаку отбили, наши отошли. Я остался лежать в глубоком снегу, не мог подняться, кость нестерпимо мозжила; я горел и глотал снег. Помню сухие содрогания пулеметного огня, и как надо мной в морозной мгле роились звезды.

Иван Филимонович тогда подобрался ко мне и поволок меня под мышки по снегу. Я невольно застонал. Он прошептал мне сердито, чтобы я молчал. Так он вынес меня из огня. Сам он был ранен в грудь; на груди шинель его была черной от крови и клубилась паром.

Я вспоминаю его на Карпатах, так же как и другого ефрейтора, Горячего, рядового Розума и рядового Засунько и тысячи тысяч других русских солдат, верных присяге и долгу, спящих теперь вповалку в братских могилах до трубы архангела.

В 1937 году парижская белоэмигрантская газета "Возрождение" опубликовала речь генерала А.В. Туркула, бывшего командира дроздовцев (и автора знаменитой книги "Дроздовцы в огне"), произнесённую им перед собранием РНСУВ .

А.В. Туркул

"Мировые события приближаются , - писал Туркул. - Во всех странах идет соединение сил: одних во имя утверждения и расцвета нации, - других - не органических, а революционных - во имя утверждения марксистской доктрины и коммунистического террора «интернационала». Столкновение этих двух сил неизбежно.

Русский народ, порабощенный коммунистической властью «интернационала», неминуемо будет вовлечен в это столкновение, но не во имя России, а во имя спасения советской власти и порабощения ею других народов. Что же делать нам, русским воинам, в эти грозные часы? Ждать какого-то приказа, ждать, что кто-то решит за нас - нельзя. С этой позиции бесплодных ожиданий сходят теперь многие. Раньше мы ждали слова приказа, но потому, что с нами были наши боевые вожди. Такого слова, с тех дней, когда от нас вырвали генерала Кутепова, мы уже не услышим...

Нельзя же до бесконечности ждать, что кто-то или что-то спасет Россию и самим ничего не делать. Нам пора начать верить в собственные силы, пора организовываться, работать. В эволюцию советской власти мы не верим. Сталин такой же палач русского народа, каким был Троцкий или Дзержинский. От России властью III интернационала уже отторгнуто 710 тыс. квадр. верст с 28 миллионами жителей и какие еще "куски" будет отдавать советская власть, какие еще похабные договоры будет она заключать, чтобы только спасти свою шкуру?

А так называемые "оборонцы", пособники советского палачества, кричат здесь о "защите России". Их главари и вдохновители, когда мы, солдаты, стояли в огне за Россию, были и против нас и против России, а когда рушилась в крови и смуте российская империя, они помогли ее крушению... К какой же "обороне" они зовут теперь? Они зовут к обороне не России, а советской власти. Но мы, русские солдаты, против советской власти. Каждый лишний год, месяц, день власти III интернационала над Россией губит российскую нацию. Большевики двадцать лет развращают и терзают русский народ. Вот почему мы, русские солдаты, непримиримые враги большевиков и всех их попутчиков. Мы верим в Россию и русский народ и не боимся наступающих событий, как бы грозны они ни были " (конец цитаты) .

Признаться, когда я впервые прочитал этот текст - едва не бросил книжку, настолько здесь каждое слово вызывает протест у нравственно вменяемого человека. Но интерес к Белому Движению в целом и к дроздовцам в частности пересилил . Тем не менее, было бы несправедливо оставить этот текст без внимания, списать его на характер эпохи и личные обиды генерала. Особенно, если учесть, что враги России сегодня весьма активно пытаются апеллировать к авторитету таких как Туркул.

Не поняв этого текста, трудно будет понять и дальнейшее поведение Антона Васильевича, оказавшегося к концу Второй Мировой войны в рядах опереточной "армии" Власова .

Что бросается в глаза в первую очередь? Перед нами - классическое лжепророчество . Сейчас трудно судить, говорила ли в Туркуле застарелая ненависть к большевикам за трёх погибших братьев или же в кармане у него звенели немецкие деньги (известно, что перед войной Туркул достаточно много общался с шефом СС Гиммлером) . Так или иначе, Туркул определённо заявляет, что в будущей мировой войне русскому народу предстоит отстаивать не интересы России, а... исключительно советскую власть. Более того - Туркул прямо утверждает, что эта самая власть будет стремиться к "порабощению других народов". Между тем, именно советская Россия во Второй Мировой войне явилась стороной, подвергшейся агрессии, а русский народ оказался вынужден защищать не советскую власть, а собственное существование, более того - сама советская власть объективными обстоятельствами оказалась таки вынуждена встать на защиту национальных интересов России (той самой, Единой и Неделимой, за которую Туркул воевал в Гражданскую).

Эту ошибку Туркула не объяснить данью идеологическим штампам Гражданской войны: генерал знал о планах нацистского рейха из первых уст, более того - после 22 июня 1941 года он вполне сознательно согласился этим планам содействовать. Отголоски этого его будущего коллаборационизма звучат уже в речи 1937 года. Туркул зовёт своих слушателей к.... "крестовому походу против большевиков", точь-в-точь как Геббельс в 1941 году. Кто у кого стырил идею, я уж не знаю, но случайное совпадение исключено - слишком уж полное совпадение получается. Вывод напрашивается, что уже тогда, в 1937-м, Туркул знал о планах нападения Германии на СССР и энергично работал над их идеологическим обоснованием. Что не мешает ему на голубом глазу вещать, что это именно русский народ "во имя интересов советской власти" будет нести порабощение другим народам. Сознательное лукавство налицо.

Далее. Туркул вспоминает "похабный" Брест-Литовский мир 1918 года, говорит о потерянных Россией территориях, и тут же пророчит новые аналогичные договоры. А только что говорил о "порабощении других народов". Так всё же советская власть собиралась накануне мирового противостояния порабощать Европу или продолжать разбазаривать русские земли? Логика где ?

Эта нелогичность становится понятнее, когда соприкасаешься с другими измышлениями бывшего командира дроздовцев. " Мы будем добиваться тогда, чтобы где-нибудь, хоть на маленьком клочке русской земли, поднялось все же Русское трехцветное знамя", - пишет он в 1939 году . Вдумаемся, что это значит. По сути, Туркул призывает ни к чему иному, как к расчленению России, во имя того, чтобы хоть на каком-то маленьком её клочке установилось антикоммунистическое правительство. А сколь малым будет этот клочок, за счёт каких ресурсов он будет существовать, а главное - за счёт чего это антикоммунистическое правительство собирается выживать в весьма агрессивном окружении великих европейских держав? А это Антона, свет Васильича как бы и не интересует. Мелочи.

Впрочем, нет. Кое о каких гарантиях он всё же говорит. "Наш идеал — фашисты всех стран и народов, в которых горит их национальная честь, в которых сильна их национальная правда и которые понимают и отдают должное и чужой чести, и чужой правде. Не использование и эксплуатацию, но взаимное уважение и добрососедский мир и союз — вот, что мы ждем и что мы видим от фашистской идеи" . Вопрос: где это он увидел, чтобы фашисты , одержимые идеей расового превосходства, "отдавали должное и чужой чести, и чужой правде". С чего он взял, что они вдруг возьмут и дадут антикоммунистической России "взаимное уважение и добрососедский мир"? Россия в начале 1917 года была государством вполне себе антикоммунистическим, и что? Германский империализм с помощью своих платных агентов растерзал её и не поморщился. И совершенно не заморачивался никаким "добрососедством", когда отправлял в Россию Ленина в опломбированном вагоне. Европа всегда и везде решала исключительно свои геополитические проблемы, и русским белогвардейцам сполна пришлось испытать это на собственной шкуре в годы Гражданской войны. Потому-то и выступил историк-эмигрант Антон Керсновский (не меньший монархист, чем сам Туркул) с резкой критикой фашизма и нацизма, потому и призывал эмиграцию не вмешиваться в Гражданскую войну в Испании, поберечь свои силы и свои жизни до того дня, когда они понадобятся России. Кстати, в Испании русские добровольцы, среди которых было немало заслуженных генералов и старших офицеров, принимались в армию Франко исключительно рядовыми бойцами - и лишь после окончания войны некоторые (!!!) из них сподобились получить от каудильо младшие офицерские чины. Это - "отдавать должное чужой чести"?

Вопиющие неувязки в построениях Туркула и его единомышленников видели многие в эмигрантских кругах. Отнюдь не только Керсновский. Что ж, для них у Туркула была припасена увесистая пощёчина: " А так называемые "оборонцы", пособники советского палачества, кричат здесь о "защите России". Их главари и вдохновители, когда мы, солдаты, стояли в огне за Россию, были и против нас и против России, а когда рушилась в крови и смуте российская империя, они помогли ее крушению".

А.И. Деникин - один из главных идеологов "оборончества" в эмиграции.
Это он-то "разрушал Российскую империю"?

Так, а давайте-ка поимённо. Кто эти "главари", которых Туркул обвиняет во всех смертных грехах? Самый известный из них - это... Антон Иванович Деникин, бывший главнокомандующий ВСЮР (и лично Туркула). Это он-то "разрушал Российскую империю"? Когда? Уж не тогда ли, когда обратился к Керенскому с последним отчаянным призывом: "Вы втоптали наши знамёна в грязь. Время пришло - поднимите их и преклонитесь перед ними!" Или, может быть, тогда, когда согласился поддержать Корниловское выступление летом 1917 года? Деникин, оказывается, был... против дроздовцев, когда те стояли в огне за Россию! Но как же тогда сам Туркул пишет в своей книге "Дроздовцы в огне": "Если бы не вера в Дроздовского и в вождя белого дела генерала Деникина , если бы не понимание, что мы бьемся за человеческую Россию против всей бесчеловечной тьмы, мы распались бы"? Разве не сам Туркул пишет: " Другой руководитель белого движения, недавно умерший в Америке генерал Деникин, писал: "Если бы в этот момент величайшего развала не нашлось людей, готовых пойти на смерть ради поруганной родины, — это был бы не народ, а навоз, годный лишь для удобрения полей западного континента. К счастью, мы принадлежим хоть и к умученному, но великому русскому народу". В то время все мы так верили нашим инстинктом и нашим сердцем"? Что же он ссылается на "врага" и "разрушителя", "помогавшего крушению империи", что же цитирует его с таким пиететом?

Слова Туркула об оборонцах могли бы воспринять как плевок в свой адрес и многие его однополчане-дроздовцы, исповедовавшие совершенно иной, нежели у своего бывшего командира, взгляд на гитлеровцев и грядущую Мировую войну. Морис Конради, "повязанный" с Туркулом одной песней, в которой их имена упомянуты вместе. Иван Прокопов, юный герой Гражданской войны, один из "баклажек", которым посвящена самая трогательная глава "Дроздовцев в огне". Пётр Колтышев. Николай Жуков. Владимир Харжевский. Сюда можно добавить и корниловца Платона Копецкого - о боевом братстве с корниловцами Туркул тоже много пишет в "Дроздовцах в огне". Стоит ли удивляться, что, когда Антон Васильевич наведался в Прагу, пытаясь завербовать в РОА своих бывших однополчан, пошли за ним в итоге единицы?

Дроздовцы - Михаил Ползиков и Антон Туркул.
Ползиков не дожил до Великой Отечественной войны, скончался в 1938 году.
Хотелось бы верить, что эти двое после 1937 года не были единомышленниками.

Не о защите советской власти пеклись белые "оборонцы" с Деникиным во главе - Деникин исчерпывающим образом это после войны. А о защите России, которая могла в любую минуту подвергнуться агрессии с последующим расчленением и массовым геноцидом населения. И которую Туркул спокойно готов был отдать на растерзание. Деникин исповедовал в годы Гражданской войны, что не воюет за "формы правления", но только и исключительно за Россию. Этим своим декларациям он остался верен. У Туркула же много слов о "трёхцветном русском знамени" - но готовности бороться за Россию, увы, не чувствуется. Напротив, чувствуется странная готовность клеветать на собственный народ, пребывающий в большевистском порабощении. И пренебрегать его жизненными интересами ради... "формы правления".

Впрочем, кое в чём с Туркулом можно согласиться. Можно только присоединиться к его оценке Сталина - здесь бывший белый генерал справедлив. И стоит обратить внимания, что Туркул зовёт эмиграцию не на службу к немцам (они в тексте 1937 года вообще не упоминаются), а к самостоятельной борьбе за Россию, пусть и с использованием внешних обстоятельств в виде новой Мировой войны. Идея о том, что освобождение России от тирании безбожников должно совершиться русскими руками, а не силами каких бы то ни было заграничных союзников при пассивном наблюдении эмиграции - глубоко верная. Вот только время для её реализации Туркул выбрал более чем неподходящее. Похоже, он всерьёз верил, что сможет стать в надвигающейся мировой бойне реальной "третьей силой" между европейскими захватчиками и русскими большевиками. Верил вопреки здравому смыслу, совершенно не учитывая ни мощь гитлеровской Германии, ни мощь противостоящей ей Красной Армии, ни отсутствие подобной мощи у малочисленных и практически безоружных эмигрантских организаций. Желание стать третьей силой между Гитлером и Сталиным, безусловно, похвально, но оно - увы - вне времени и вне пространства. "Оборонец" Деникин, как более старший и более опытный военачальник, Туркула.

________________________________

Примечания.
РНСУВ - это Русский Национальный Союз Участников Войны - организация, созданная Туркулом в составе РОВС, в результате чего сам Туркул был из РОВС исключён. РНСУВ стоял на ультраправых позициях, испытав сильное влияние нацистских идей.
См. предисловие О.Г. Гончаренко к книге Туркула "Дроздовцы в огне" или http://www.belrussia.ru/page-id-2265.html
А Туркул был непосредственным свидетелем и активным участником событий, и говорить о Белом Движении на Юге России, не ознакомившись с "Дроздовцами в огне", столь же нелепо, как излагать политэкономию, не ссылаясь на Карла Маркса.
[ 4] См.: http://www.belrussia.ru/page-id-4196.html
Там же.
К слову, неожиданное и совершенно нелогичное в данном контексте упоминание "похабного Брестског мира" можно смело считать ещё одним косвенным доказательством, что Туркулу отлично было известно: в новой Мировой войне роли не поменяются. Германия снова выступит агрессором, а Россия будет вынуждена защищать свою территориальную целостность.
"Сигнал", 1939, № 48. Цит. по: http://www.belrussia.ru/page-id-4196.html
"Сигнал", 1938, № 32. Цит. по: http://www.belrussia.ru/page-id-4196.html
И особенно - нацисты, под влиянием идей которых во многом формировались и взгляды РСНУВ.

Его неукротимый дух, мужественный облик, выносливый организм как бы свидетельствовали о том, что жизнь его могла бы быть сохранена на более долгий срок, быть может до более сложных времен, но неумолимая судьба решила иначе и смерть, постоянно витавшая над ним в пылу сражений - он был ранен 4 раза в Первую мировую войну и 5 раз в Белой армии - протянула к нему уже теперь и так внезапно свою руку.

Летом текущего года генерал, по временам страдавший от болезни печени, начал ощущать иные недомогания, терял в весе, у него появилась тошнота. В связи с этим он лег в клинику в Мюнхене, где и проживал последнее время, на исследование. Профессор указал на необходимость скорейшей операции, с чем больной сразу же и согласился. После произведенной 16 августа и продолжавшейся три с половиной часа операции наступило на короткое время некоторое облегчение. Генерал как до нее, так и после сохранял бодрое настроение и шутил по временам, хотя по заявлениям врачей первые шесть дней после хирургического вмешательства в столь серьезной форме считались для жизни весьма опасными.

У его постели в клинике бессменно находилась любящая супруга Александра Федоровна и в последние дни иеромонах о. Корнилий, бывший белый офицер, а позже в эмиграции горный инженер в Чехии. Из рук архиепископа Александра больной принял св. причастие. В воскресенье 18 августа генерал вдруг после полудня перестал узнавать его окружавших и впал в забытье. Сознание уже больше к нему не вернулось и десять минут первого в ночь с понедельника 19 августа на вторник 20 того же месяца его не стало.

Древние христиане учили, что Бог свершает свое дело, когда силы человека подходят к концу. То напряжение физических и душевных сил, те непрерывные усилия, которые пришлось проявлять покойному в грозные годы существования нашей родины во время борьбы за нее на полях сражений, не могли не сказаться, они подкосили с возрастом его силы, которые и подошли к концу, когда организму пришлось бороться с болезнью и последствиями операции.

23 августа на кладбище Вестфридхоф в Мюнхене состоялось торжественное отпевание при большом числе, пришедших отдать последний долг усопшему, русских эмигрантов, оставивших родину в разные сроки, а также представителей различных организаций и союзов. Почетный караул у гроба несли также и новейшие эмигранты. Посвященные памяти покойного напутственные слова были сказаны архиепископом Александром и иеромонахом о. Корнилием. Гроб, на крышке которого находились малиновая дроздовская фуражка и шашка генерала, вместе с венками и возложенными на него в большом количестве цветами, был временно помещен в склеп до перевоза тела во Францию и предания земле на дроздовском участке кладбища С.Женевьев де Буа в окрестностях Парижа.

Тело почившего, в сопровождении двух стрелков 1-го батальона 1-го Дроздовского полка, прибыло из Германии в Париж в четверг 12 сентября и с соблюдением воинских почестей было установлено в гробу на катафалк в кафедральном Александро-Невском соборе в тот же день вечером. 14 сентября была в соборе отслужена торжественная заупокойная литургия и после нее панихида при большом числе молящихся и пришедших почтить память последнего начальника Дроздовской дивизии. Венки и цветы заполнили весь амвон, причем часть их оставалась в притворе. Из них выделялись четыре бело-малиновых венка от всех четырех полков Дроздовской дивизии, венок от частей 1-го армейского корпуса и венок от Общества Галиполийцев. На крышке гроба, покрытого русским национальным трехцветным флагом, находились Георгиевское оружие, подушка с орденами покойного генерала и Дроздовская фуражка.

Во время литургии почетный караул у гроба несли посменно: начальник Русского Обще-воинского Союза ген. фон Лампе, ген. Писарев, командовавший в последний период вооруженной борьбы в Крыму 1-м арм. корпусом, ген. Оприц, ген. Донского Войска Позднышев, полковник Протасович, Горбач, Бояринцев, Нилов, Щавинский, Колтышев, есаул Туроверов и офицеры-дроздовцы. Отдать последний долг покойному пришли, кроме представителей четырех основных, так называемых «цветных» дивизий Добровольческого корпуса - Марковской, Корниловской, Дроздовской и Алексеевской, - также чины конных полков, казаки всех войск, представители организаций и просто русские люди, пожелавшие в лице покойного почтить Добровольческую армию, одну из доблестных дивизий которой водил в бой во время Белой борьбы ген. Туркул.

Настоятель собора протоиерей о. Г. Ломако, совершавший заупокойную службу в сослужении пяти священников и двух диаконов, охарактеризовал ген. Туркула как бесстрашного героя и истинного христианина и напомнил при этом, что ему пришлось в России хоронить первого начальника нашей дивизии ген. Дроздовского. После Литургии была отслужена торжественная панихида, во время которой к гробу было вынесено знамя 1-го Дроздовского полка, склонившееся при пении «вечной памяти» над останками последнего начальника дивизии. После прощания с покойным на кладбище С.Женевьев де Буа, где состоялось предание тела земле, выехало из собора более 200 провожавших генерала на его последнем пути лиц.

Лучшие дня

Там на Дроздовском участке над опущенным в могилу гробом в последний раз склонилось снова знамя полка. Вдова генерала Туркула, Александра Федоровна приезжавшая из Мюнхена и присутствовавшая на этих торжественных похоронах, способствовала выполнению воли покойного, завещавшего найти последнее упокоение среди своих соратников-дроздовцев.

Прах генерала Дроздовского был перевезен в свое время при оставлении нашими войсками Кубани в марте 1920 г. из Екатеринодара, где он был сначала похоронен в Севастополе вместе с гробом командира 1-ой батареи капитана Туцевича и там снова был предан земле, причем это было сделано скрытно с тем, чтобы советские войска не могли бы осквернить их могил после оставления нами Крыма; попытка же разыскать место их упокоения на основании хранившейся схемы окончилась во время Второй мировой войны неудачей в связи с тем, что весь этот район и кладбище были совершенно разбиты в период боев под Севастополем в 1941-1942 годах и все ориентировочные пункты, нанесенные на схему, были уничтожены. В связи с этим решено было поставить на огороженном дроздовском участке кладбища в С.Женевьев де Буа памятник ген. Дроздовскому и всем бойцам нашей дивизии, павшим на поле брани во время гражданской войны в России, могилы которых навсегда остались безвестными.

Во время освящения этого памятника поручик-дроздовец Генкин прочел свои стихи, приуроченные к состоявшемуся торжеству, и коснулся в них наших павших в бою соратников следующей строфой:

…»Но только там, в суровой мгле,

Под ветром, вьюгой и снегами

Лежат они в сырой земле,

Не осененные крестами..»

Памятник этот производит величественное впечатление, на нем надпись «Генералу Дроздовскому и его Дроздовцам», он почти пять метров высотой. Сделан он из гранит, но он не кажется тяжелым, не давит. Он как бы слегка лишь прикасается к земле, отрывается от нее, уходит в высь, Дроздовский участок кладбища огорожен стоящими пот его сторонам снарядами крупных калибров, соединенными цепями. Под сенью этого памятника нашел свое последнее упокоение и последний начальник нашей дивизии генерал Туркул.

Земля взяла свое, земное она назад не отдает. Наш генерал ушел от нас без возврата, но память о нем останется. Она должна всем нам напоминать, что мало любить лишь свою родину, но нужно за Россию бороться.

В Добровольческой армии на юге России и в иных Белых армиях эпохи смуты и гражданской войны на нашей родине было не мало настоящих людей, людей сильных духом, твердых и бесстрашных в бою, которые, казалось, были сильнее самой смерти. Но и при этих условиях имя ген. Туркула, не мало отличившегося уже и на фронтах Великой войны, стало достоянием истории не только Дроздовской дивизии, но и Вооруженных сил юга России. Не представляется возможным перечислить все этапы его блестящего боевого пути на внешнем Австро-Германском и на внутреннем, против коммунизма за национальное бытие нашей страны, фронтах - остается ограничиться лишь отдельными штрихами, характеризующими его незаурядную военную карьеру.

Антон Васильевич Туркул родился 11 декабря 1892 г. в Одессе, где и получил образование в Ришельевской гимназии. 1 сентября 1911 г. он был зачислен вольноопределяющимся в 56-ой Житомирский полк, в котором окончил учебную команду и получил звание мл. унтер-офицера. 2 августа 1914 г. он вышел на фронт Великой войны в составе 19-ой пех. дивизии в рядах 75-го пех. Севастопольского полка. После награждения Георгиевскими крестами 4-ой и 3-ей степени он был произведен 23-го сентября того же года в прапорщики за боевые отличия. В полку он занимал после производства должности младшего офицера, командира роты и командира батальона, достигнув 23 марта 1916 г. чина штабс-капитана. 8 января 1917 г. он был переведен вместе с батальоном, оставаясь его командиром, во вновь формируемый 654-ый пех. Рогатинский полк. За указанное время шт.-капитан Туркул получил боевые награды: св. Анны 4-ой степени с надписью «За храбрость», св. Станислава 3-ей степени с мечами и бантом, св. Анны 3-ей степени с мечами и бантом, св. Равноапостольного Князя Владимира с мечами и бантом, Георгиевское оружие. За взятие во главе команды разведчиков в плен штаба австрийской бригады вместе с ее командиром он получил орден св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-ой степени, украсив свою грудь таким образом всеми доступными обер-офицеру боевыми наградами.

6 июня 1917 г. штабс-капитан Туркул был назначен командиром штурмового батальона. Он с прежней решимостью и непреклонностью продолжал исполнять сбой воинский долг, хотя и был потрясен, как и тысячи иных боровшихся на фронте офицеров, тем направлением, в каком развивались после смены исторической власти в России, события в стране «углублявшей революцию» стараниями, остававшихся безнаказанными большевиков при попустительстве упускавшего из своих рук власть Временного правительства. Развал фронта усиливался и после октябрьского переворота не представлялось уже возможным даже предполагать о дальнейшем продолжении войны, хотя заключенное советским правительством с центральными державами перемирие и не признавалось в течение некоторого еще времени ни на Юго-Западном, ни на Румынском, на котором в тот период находился покойный, ни на Кавказском фронтах. 24 декабря 1917 г. шт.-капитан Туркул получил в связи с полным развалом действовавшей армии отпуск, покинул 3-ю Особую дивизию, в состав которой входил после развала 12-ой армии его штурмовой батальон, и направился к матери в Тирасполь, намереваясь пробираться оттуда дальше на Дон к генералам Алексееву и Корнилову, о появлений которых там доходили глухие неясные слухи. Но уже 4-го января 1918 г, он, узнав о том, что на станции Скинтея ген. штаба полковник Дроздовский, командовавший перед тем 14-ой пех. дивизией, начал формирование 3-ей бригады русских добровольцев с тем, чтобы выступить с нею в поход на присоединение к ген. Корнилову, сразу же откликнулся на дошедший до него призыв, поступил в формировавшийся отряд и был зачислен сначала рядовым во 2-ую офицерскую роту, которой командовал капитан П.И. Андреевский, а затем стал вскоре помощником командира роты. 26 февраля ст. ст. 1918 г. шт. капитан Туркул в должности фельдфебеля 2-ой роты выступил в поход из Ясс на Дон в составе отряда, который, выбив красных 25 апреля из Новочеркасска, присоединился к Добровольческой армии и составил в ней ядро дивизии, получившей после смерти от ранения ее начальника ген. Дроздовского наименование Дроздовской. 2-ая же офицерская рота как в период формирования отряда, так и до конца боев в 1920 г, в ноябре г Крыму считалась образцовой и из ее гл. образом среды вышел в будущем командный состав дивизии: командиры батальонов, полков и в тем числе последний начальник дивизии ген. Туркул, начавший в ней службу с орденом Св. Георгия рядовым.

После соединения с Добровольческой армией, занимавшей тогда после окончания 1-го Кубанскою похода район станиц Мечетинской и Егорлыцкой, дроздовцы понесли свои первые потери в ее составе, выбивая красных из хутора Грязнушкина. В ночь с 9/22 на 10/23 июня 1918 г. Добровольческая армия выступила из Егорлыцкой на Торговую, Начинался 2-ой Кубанский поход, в котором покойный командовал 2-й офиц. Ротой. После занятия добровольцами 12/25 июня ст. Торговой они последовательно овладели с боями станицами Великокняжеской, Николаевской, Песчанокопской - «между рядами дроздовцев уже запросто ходила смерть, наша постоянная гостья.» - пишет в своей книге «Дроздовцы в огне» генерал Туркул.

Под Белой Глиной дроздовцы столкнулись в дни 22-23 июня/5-6 июля с 39-ой пех. дивизией, присоединившейся к большевикам и переброшенной в эшелонах на Кубань с Кавказского фронта, и понесли тяжелые потери, причем был убит командир стрелкового полка полковник Жебрак-Русакевич вместе с всем своим штабом. С помощью корниловцев, наступавших во фланг и Белой Глине, она была дроздовцами захвачена и 39 сов. дивизия, потеряв несколько тысяч пленных и большое число пулеметов отброшена. После занятия 1/14 июля станции Тихорецкой в нее перешел штаб командовавшего Добровольческой армии генерала Деникина.

В период времени с 15/20 июля по 25 июля/7 августа 1918 г. происходили тяжелые упорные бои, главным образом в районе ст. Кореновской и Выселок. Удар командовавшего Северо-Кавказской советской армией Сорокина на Кореновскую выводил красные силы в тыл основной группы Добровольческой осмии на екатеринодарском направлении и отрезал ее от штаба ген. Деникина в Тихорецкой. Одновременно с ударом Сорокина обнаружился также нажим красных со стороны. Екатеринодара, что ставило белые войска между Цинской и Кореновской в весьма тяжелое положение. Станица Цинская была занята дроздовцами 14/27 июля при их наступлении на Екатеринодар вдоль железной дороги и находилась всего в одном переходе от Кубанской столицы, которую защищали 12.000 красных под командой бывшего офицера из кубанских иногородних Ковтюха, в то время как колонна полк. Дроздовского числила в своих рядах лишь около 3.000 бойцов. Наступая со стороны Тимашевской во фланг Екатеринодарской группы белых, Сорокин атаковал ее у ст. Кореновской и вклинился между пехотой, наступавшей вдоль железной дороги, и конницей ген. Эрдели, наступавшей со стороны Ново-Корсунской. Из создавшегося, в связи с этим двойным ударом красных, тяжелого положения белые смогли выйти лишь после ряда упорных, напряженных и затянувшихся на 10 дней боев, благодаря проявленной в них доблести войск. Во время этих кровавых боев командир офицерской роты штабс-капитан Туркул получил 16/29 июля тяжелое ранение с повреждением кости на ноге. Это было его первое ранение на фронте гражданской войны в России.

При содействии части сил ген. Боровского со стороны Кавказской, концентрическим наступлением по всем трем железным дорогам, подводившим к Екатеринодару, белые овладели 3/16 августа 1918 г. городом. Здесь не представляется возможным останавливаться даже на наиболее крупных операциях и этапах борьбы дроздовцев, относительно потерь которых ген. Туркул писал в своей книге, что «перекличка наших мертвецов становилась все длиннее…» Но все же необходимо хотя бы только привести название тех мест, с которыми связаны упорные бои для дроздовцев и их тяжелые кровавые потери. Это Армавир и в особенности Ставрополь, о боях у которого ген. Деникин в «Очерках Русской Смуты» писал, что «основные части Добровольческой армии во второй раз /первый в 1-ом Кубанском походе/, казалось, гибли».

Под Ставрополем у Иоанно-Мартинского монастыря был 31 октября/13 ноября ранен в ногу полковник Дроздовский, что и повлекло за собой после операции и ампутации ноги его смерть 1/14 января 1919 года.

В январе 1919 г. была окончательно разгромлена некогда грозная своим числом и средствами Северо-Кавказская красная армия и в феврале того же года весь Северный Кавказ был освобожден от большевиков полностью. Еще в декабре 1918 г. началась переброска добровольческих частей на север: в Донецкий бассейн и на помощь пошатнувшимся на фронте донцам. Начались непрерывные более чем четырехмесячные бои в период совершенно исключительной по напряженности активной обороны угольного района. Эти операции белых войск со сравнительно ограниченными и несоизмеримыми с советским численным превосходством силами в сплошной сетке железных дорог, по которой курсировали на каждой ветке красные бронепоезда, после окончания гражданской войны изучались в красной военной академии и на курсах командного состава в Советском Союзе, как пример активной обороны на протяженной линии фронта. Напряженность этих боев осложнялась еще и сильным распространением среди войск эпидемии тифа, уменьшавшим и без недостаточные по количеству белые силы. В рапорте от 30 марта /12 апреля/ 1919 г. за № 4472 на имя Главнокомандующего ген. Деникина начальник штаба ген. Врангеля, командовавшего в то время Добровольческой армией, ген. Юзефович так высказался о положении добровольцев на фронтах в Донецком бассейне: «Надо их пополнить, дать им отдохнуть, сохранить этих великих страстотерпцев… на своих плечах, своим потом и кровью закладывающих будущее нашей родины - сохранить для будущего. Всему бывает предел. И эти бессмертные могут стать смертными».

Вернувшись после излечения ранения снова в начале 1919 г. на фронт в Донецком бассейне, шт.-капитан Туркул был вскоре назначен командиром 1-ого батальона 2-го Офицерского ген. Дроздовского полка. Во все принимавших большие размеры боях его имя, связанное с должностью начальника обороны Никитовского уза, начало получать уже известность в более широких кругах армии, в связи с тем упорством, тактическими приемами в постоянно меняющейся военной обстановке и проявлением маневренности рот и использовании так называемого подвижного резерва, находившегося все время в полной боевой готовности в вагонах на ст. Никитовка, одновременно с которым отправлялось и пополнение снарядами при общем их недостатке в армии нашим частям, сдерживавшим натиск красных на угрожаемом участке, которые были проявлены в течение столь значительного времени при защите достаточно большого по протяженности фронта батальона.

14-го мая 1919 г. покойный был произведен в капитаны. В эти дни была разгромлена у Великокняжеской угрожавшая Ростову и тылам армии Добровольческой 10-ая советская армия, после чего началось общее наступление белых войск, открывшее Вооруженным силам Юга России эру побед. Под командой кап. Туркула 1-ый батальон дроздовцев, преодолевая сопротивление противника, неудержимо продвигался на север. Сознавая важность железнодорожного узла на ст. Лозовой, красные сосредоточили в этом районе крупные силы, которые осложняли общее наступление в направлении на Харьков. За несколько дней до падения Лозовой в нее приезжал Троцкий и, считаясь кроме того с тем, что ее занятие сильно осложнило бы положение группы красных войск, продолжавших еще удерживаться в Крыму, категорически приказал красным перейти в решительное наступление и занять в 24 часа станцию Славянск. Наше наступление развивалось двумя группами: в левой батальон кап. Туркула с двумя батареями, тремя танками и частью 8-го пластунского батальона бригады ген. Геймана при поддержке бронепоезда - непосредственно на Лозовую; а в правой основные силы пластунского батальона вместе с 3-ей Дроздовской батареей /в рядах которой находился и автор этих строк/ в направлении на ст. Панютино на линии железной дороги Лозовая-Харьков в одном перегоне от первой. Разбив красных у ст. Гавриловки, дроздовцы во главе с кап. Туркулом неудержимо продвигались к Лозовой, пройдя частично по тылам противника за два дня до 100 верст и овладев станцией 3/16. Наступление развивалось столь стремительно, что красные не успевали взрывать ни мостов на линии железной дороги, ни стрелок и подъездных путей на станциях: в Лозовой было захвачено более 700 вагонов, груженых различным военным имуществом, среди которого не успевшая выгрузиться из вагонов трехорудийная батарея с ящиками, снарядами, лошадьми и упряжками, много паровозов под парами, бронепоезд в исправности, три орудия при преследовании противника на север от станций, пленные и иная добыча. Правая группа прошла за 2 дня около 70 верст, перерезав линию железной дороги Лозовая-Харьков, причем шрапнельным разрывом 3-ьеи батареи полк. Ягубова был убит командир 12-го советского Московского полка бывший поручик князь Кикодзе. В этом бою 3/16 июня 1919 г. под Лозовой был убит случайным собственным снарядом командир 1-ой Офицерской Дроздовской батареи капитан В. Туцевич, который стоял на железнодорожной насыпи в то время как снаряд орудия кап. Думбадзе, зацепив за чашечку телеграфного столба, разорвался над его головой.

После поражения красных у Лозовой Троцкий объявил Харьков «красной крепостью, которая не может быть сдана и не будет сдана», как это значилось в его приказе. Капитану же Туркулу и его 1-му батальону была оказана при возвращении их в находившийся на ст. Изюм полк торжественная по приказу сверху встреча: был выставлен на перроне станции почетный караул в составе целой офицерской роты, полковой оркестр играл марш, причем впереди них был и командир полка полковник Руммель.

Категорический приказ Троцкого не исправил положения и не задержал наступления наших войск на Харьковском направлении и 11/24 июня 1919 г. стремительной атакой 1-го батальона кап. Туркула город был занят. 4-го мюля 1919 г. последовало производство покойного в полковники за боевые отличия. Дальнейший его боевой путь проходил с неизменным успехом и постоянными военными трофеями через Богодухов, Ворожбу, Севск, Дмитриев, Дмитровск.

Основные дивизии Добровольческой армии: Дроздовская, Корниловская и Марковская /по фронту - первая из них на левом фланге корпуса, вторая в направлении на Орел, третья правее/ наступали на Центральном участке фронта по кратчайшему пути на Москву. В конце сентября 1919 г. военное положение красных вооруженных сил, ведших борьбу на нескольких белых, а также на польском фронтах, складывалось критически, свидетельство чему можно было найти в ряде более серьезных позднейших исследований советских военных писателей, труды которых в СССР были из обращения изъяты. Задержать наступление нашей, а также польской армий у советского командования уже не доставало сил; на стыке белого и польского фронтов 12-я советская армия очутилась в мешке, затянуть который не представлялось труда при условии дальнейшего продвижения поляков, ибо против белых в это время бросались на фронт последние резервы красных. Но поляки заключили тайное соглашение с большевиками о временной приостановке военных действий, что и дало возможность 12-ой советской армии повернуться спиной к противнику на западе и выбраться из мешка с боями, осложнившими положение наших войск в Киевском районе, при чем часть города была, хотя и на самое короткое время, занята при этом красными. В результате этого правый фланг советского фронта против белых снова был восстановлен, избежав разгрома. Таким образом тот шанс, который давался в этот кульминационный момент успехов Вооруженных Сил Юга России для военной победы над большевиками положением на белом и польском фронтах борьбы, не был благодаря стратагеме Пилсудского использован.

Воспользовавшись тем обстоятельством, что поляки вплоть до нашего отхода на линию реки Дон не возобновляли на своем фронте военных действий, красное командований перешло к решительному наступлению против белых сил на юге. Против Добровольческой и Донской армий повели наступление восемь советских армий, по фронту слева направо: 12-ая и 14-ая на Киевском направлении, 13-ая и 1-ая Конная на главном направлении под Орлом, 8-ая и 9-ая против Донцов, 10-ая на Царицын и 2-ая советская армия под Астраханью. В первой половине октября 1919 по н.ст. началось генеральное сражение под Орлом, при чем 13-ая советская армия Уборевича и 1-ая Конная Буденного брали Добровольческий корпус в клещи, нажимая на его левый фланг /Дроздовская дивизия/ и на стык Добровольческой и Донской армий.

Перелом на нашем участке фронта дался красным далеко не легко и не сразу - в течение двух почти недель мы то оставляли некоторые населенные пункты, то снова восстанавливали положение. В конце сентября полковник Туркул был назначен командиром 2-го стр. Дроздовского полка, но одновременно с этим получил приказание вступить во временное командование 1-ым полком, который наступал на Комаричи, после занятия которых возвратился на фронт командир полка полк. Руммель, а полк. Туркул получил приказание выступить с особым отрядом, в состав которого вошел 1-ый батальон 1-го полка с двумя добавочными ротами, а также 1-ая батарея из 1-го арт. дивизиона полк. Протасовича и 7-ая батарея из 4-го гаубичного дивизиона полк. Медведева, и пройти по тылам красных, наседавших на дивизию. Эти операции севернее тракта Дмитровск - Кромы в Орловской губ. в тылу противника, при чем иногда советские части брались под перекрестный арт. огонь с юга /т.е. нами с фронта/ и с запада или севера /т.е. отрядом полк. Туркула/, сопровождались большими для красных потерями и приводили их настолько в расстройство, что некоторое время исход генерального сражения мог даже казаться еще нерешенным. Но продвижение Конной армии Буденного на участке Донцов обнажало правый фланг нашего корпуса в связи с чем общий отход становился неизбежным. Но и этот трудный в военном отношении фланговый марш к Ростову был облегчен тяжелыми боями в треугольнике Дмитриев-Севск-Комаричи, которые вел полк. Туркул со своим особым отрядом, в результате чего он и был назначен командиром 1-го Дроздовского полка.

Во время длительных, утомительных отходов с напряженными боями, когда наступает крушение фронта, как это и было позже в период отхода белых сил от Орла к Ростову и за Дон, нередко создаются положения, которые складываются весьма сложно для отдельных частей, в особенности для тех, которые, задерживая упорными боями противника, отступают медленнее. Так бывало и с дроздовцами, когда они попадали почти в окружение красных или подвергались их неожиданным ночным атакам. Внезапно подымались в таких случаях стрельба и крики с разных сторон, так что нелегко бывало сразу же установить, где именно ведется главный удар, а где происходит лишь демонстрация для отвлечения сил обороны; времени для того, чтобы ориентироваться и рассуждать в таких случаях ходом событий не бывает уже дано, нужно решать все сразу, ибо противник уже ворвался в то селение или город, где расположилась на ночлег воинская часть. Так бывало в особенности при прерывистом фронте гражданской войны, так случалось при общем отходе и с дроздовцами. Но у полк. Туркула была в таких случаях особая способность сразу определять откуда грозит и где назревает главная опасность и вести в том направлении лично в атаку собиравшихся в хаосе происходившего на улице дроздовских стрелков, что и решало дело.

Так случилось в ноябре 1919 г. во Льгове, когда вскочив с постели под перекаты частой стрельбы, крики, гул и какой-то смутный звон, как на пожаре, и выскочив на улицу города в одном белье, на которое была накинута лишь шинель, хотя повсюду лежал уже снег, он повел своих стрелков как раз в наиболее угрожаемом направлении, захватил группу пленных, занял вокзал и еще до наступления рассвета совершенно очистил город от прорвавшихся красных.

При оставлении Мерфы во время дальнейшего отхода путь и мост у Ракитного был перехвачен двумя советскими бригадами - пешей и латышской, что осложняло положение двигавшихся к этой переправе Дроздовских и Самурского полков, а также конницы ген. Барбовича. Стремительной атакой 1-го Дроздовского полка во главе с полк. Туркулом красные были отброшены, движение через мост возобновилось, при чем сам командир полк. Туркул был ранен: пуля пробила руку, приклад винтовки, разбила бинокль и, соскользнув с нательного серебряного образка, ушла под кожу в области сердца.

Затяжные упорные ариергардные бои продолжались вплоть до отхода на линию реки Дон, где наш фронт на время снова стабилизовался. Дроздовцы заняли участок в районе гор. Азова, на котором 1-ый полк полк. Туркула наносил красным, наступавшим на дивизию и переправлявшимся через замерзший Дон, чувствительные поражения, неизменно отбрасывая их в исходное положение.

В связи с прорывом красной конницы в районе Ольгинской и Хомутовской в общем направлении на Тихорецкую пришлось и нашему корпусу оставить без боя в ночь на 17 февраля/1 марта 1920 г. указанный рубеж - началось общее отступление всего фронта к Новороссийску. При движении Дроздовской дивизии 4/17 марта из станицы Старонижнестибиевской на Славянскую путь нашего отхода оказался красными отрезанным; противник в результате упорного боя был отброшен, но шедший в ариергарде 1-ый полк полковника Туркула подвергся атаке и окружению со стороны красной конницы. Отбиваясь залпами, полк продолжал свое движение под музыку, пока не разметали своим огнем подошедшие бронепоезда наседавшие на него красные лавы, Этот эпизод заканчивается так в книге покойного: «Первый Дроздовский полк был спасен. Наши умирающие, те кто уже хватал мерзлую землю руками, для кого все дальше звенел Егерский марш, смотрели, смотрели на проходящие колонны, а глаза их смыкались. Так сомкнутся и наши глаза. Отойдут и от нас колонны живых, но память о нас еще оживет в русских колоннах, и о белых солдатах еще и песню споют, еще и расскажут преданье».

Сомкнулись глаза и у нашего командира, но жива будет память о нем и перейдет она в преданье.

В субботу 14/27 марта 1920 г. Новороссийск был оставлен нашими войсками. Дроздовцы были перевезены в Севастополь. Орудий, лошадей, пулеметных тачанок и обозов ни одной из эвакуировавшихся воинских частей погрузить из-за недостаточности тоннажа не удалось. 30 марта/12 апреля 1-ый и 2-ой Дроздовские полки, успевшие получить лишь 5 разной системы легких орудий и кроме орудийных всего лишь 18 на весь отряд лошадей, были погружены на суда и через сутки отправлены под командой ген. Витковского в десантную операцию.

2/15 апреля им удалось под огнем противника высадиться на узком песчаном полуострове в Хорлах, куда подходил прямой с версту, искусственный канал, по которому только и можно было пристать к берегу, т.к. кругом была мель. К рассвету перешеек был занят 1-ым батальоном 1-го полка, оттеснившего красных. Ночью, подтянув резервы, они перешли в наступление. Атаки их были отбиты с большими для них потерями под звуки игравшего полковой марш оркестра, после чего перешли в наступление дроздовцы. На следующий день, двигаясь по тылам красных с тяжелыми боями, десантный отряд подошел к Адамани, будучи окруженным с трех сторон и имея с четвертой море. Пройдя таким образом более 60 верст в полном окружении противником и прорвав 4/17 апреля фронт красных войск севернее Перекопского вала, наши полки присоединились к защищавшим Крым белым, выполнив при этом положенную им задачу. В «Записках генерала Врангеля» по поводу этой операции сказано, что «Дроздовская дивизия дралась блестяще, имея противника со всех сторон и испытывая недостаток в снарядах».

На следующий после окончания десантной операции день 5/18 апреля в село Армянский Базар прибыл на смотр дивизии ген. Врангель и произвел командира 1-го Дроздовского полка полковника Туркула в генерал-майоры.

При выдвижении нашей армии из Крыма в Северную Таврию 25 мая/7 июня укрепленные позиции красных севернее Перекопа штурмовали корниловцы и марковцы. Им удалось отбросить противника и занять Преображенку и Первоконстантиновку, но введенные последним в бой подкрепления потеснили было снова наши наступавшие части. В сводке относительно этих боев было сказано, что «выведенные из резерва неизменно доблестные дроздовцы разбили и эту группу».

15/28 июля 1920 г. выдвинувшиеся согласно плану операции вперед сравнительно с общим расположением фронта и вошедшие в ударную группу дроздовцы занимали 1-ым полком ген. Туркула город Орехов, 2-ым полком полковника Харжевского примыкавшее к городу большое село Преображенское, в то время как 3-ий полк ген. Манштейна вместе со 2-ой конной дивизией ген. Морозова удерживал отдаленный от Орехова район Камышувахи. Использовав расположение у Орехова наших двух полков, которое давало им возможность атаковывать нас с севера, востока и юго-востока, красные поставили себе целью окружить этот район и уничтожить занимавших его дроздовцев. В связи с этим 3-ья и 46-ая сов. дивизии основными своими силами при поддержке бронеавтомобилей и огня бронепоездов вели в течение целого дня вплоть до темноты энергичное наступление на Орехов и Преображенское с намерением измотать наши войска в бою, а с наступлением ночи перешли в атаку на город, введя в дело «Петроградскую бригаду курсантов», числившую в своих рядах 500 штыков из состава пяти красных военных школ.

В течение ночи три раза разгорались ожесточеннейшие бои внутри города, главным образом в районах вокзала, базарной площади и городского парка, атаки сменялись контратаками, освещаемыми залповым, пулеметным и орудийным огнем и сопровождаемыми сначала пением курсантами «Интернационала», а затем Дроздовской заглушавшей его песней переходившего в штыки 1-го полка. Эта отборная, состоявшая из шести батальонов по 250 штыков, бригада курсантов, которую с музыкой, цветами и речами провожали в Петрограде и при проезде через Москву напутствовал Троцкий и бойцы которой, как это было установлено по написанным днем, но не отправленным еще письмам на телах убитых, были уверены в успехе предстоящего им боя с дроздовцами, была в Орехове разгромлена в ее первом наступлении - из всего ее состава лишь не более чем четыремстам удалось отойти на Малую Токмачку. Ночным боем в Орехове лично руководил ген. Туркул, все время находившийся в передней линии огня и отдававший непосредственные приказания об его открытии и ведении. Командовавший курсантами бывший штабс-капитан Около-Кулак был убит позже в бою также с дроздовцами 17/30 августа под Михайловкой.

На следующий день после этого боя с курсантами оба наших полка были атакованы в Орехове 2-ой Конной армией Миронова с северо-запада, но угроза с юго-востока была уже устранена, что и позволило нам без труда отбросить конницу противника, успевшую проникнуть лишь к окраине города.

В период ожесточенных июльско-августовских боев на линии Эристовка-Гринталь-Андребург-Гейдельберг-Мунталь дроздовцы, переходя в короткое наступление, атаковали 31 июля/13 августа немецкую колонию Гейдельберг, расположенную в лощине. В авангарде наступал 1-ый полк, имея в голове колонны 3-ий батальон полковника Бикса, который, развернувшись, потеснил с боем красных. Они, оказывая сопротивление, отходили. К колонии в это время подтянулись остальные батальоны и полки в колоннах, боевые обозы и подводы со снарядами на обывательских лошадях, которыми приходилось пользоваться в связи с большим недостатком конского состава в армии. Все готовились было уже двинуться вперед, пройти через колонию непосредственно после того, как она была бы очищена 3-им батальоном от красных, с тем, чтобы при дальнейшем движении развернуться всем составом дивизии для наступления на более широком фронте. Но вдруг усилилась неожиданно внутри колонии стрельба, становилось ясным, что, подтянув подкрепления, красные начали сильнее нажимать на наступавший батальон полк. Бикса, но что именно происходило внутри колонии сразу не могло еще стать понятным; к тому же при не совсем еще полном рассвете внезапно справа появилась внушительная цепь в погонах и с белыми околышами и повязками на фуражках. По ней сразу же с нашей стороны был открыт ружейный огонь, т.к. в том направлении по ходу боя не могло быть дроздовских стрелков, но тотчас же после криков из цепи «свои, свои» и из рядов нашей колонны «прекратить огонь, это наши - видны белые околыши и повязки» он был остановлен. Цепь между тем быстро приближалась, спускаясь в лощину Гейдельберга, и вдруг открыла с близкой дистанции огонь по тесно стоявшей во многих рядах колонне. В один миг разбежались подводчики из местных жителей у повозок со снарядами, орудия оказались затертыми между ними, открыть огонь из них при этих условиях не представлялось возможным, офицерская рота, ближе всех попавшая под огонь, не успев развернуться, подалась от неожиданности несколько назад, повсюду в колонне стали падать убитые и раненые, причем пострадал и ряд чинов штаба. Красные, развив интенсивнейший огонь, перешли в атаку. Положение колонны, расстреливаемой с такой дистанции, могло сложиться весьма критически. Командир 1-го Дроздовского артиллерийского, дивизиона полк. Протасович, обладавший большим мужеством в бою, говорил потом в присутствии пишущего эти строки, что в тот момент он испытывал не малое беспокойство за судьбу орудий, не могущих из-за ряда стоявших перед ними повозок, для отвода которых с линии огня при отсутствии убежавших возниц уже не было времени даже защищаться картечью.

Но в этот грозный для дивизии момент ген. Туркул, подтянув ближе к нему находившуюся команду пеших разведчиков, лично повел 200 ее штыков вместе с ее командиром кап. Байтодоровым в атаку под ужасающим ружейным и пулеметным огнем. Офицерская рота, также сразу же оправившаяся, двинулась вперед. Еще несколько минут и красные были опрокинуты На таком близком расстоянии не выдержавший столкновения противник не имеет уже возможности отойти - вся эта красная цепь была перебита или переколота. Гейдельберг был занят нами. Но сразу после этого всем полкам пришлось развернуться и вступить в бой, т.к. на нас наседала кроме того с севера 1-ая советская дивизия, в состав которой входили отборные войска из состава гарнизона красной Москвы, ее поддерживала при наступлении еще и красная конница. Сражение приняло в тот день широкие размеры и по интенсивности огня напоминало бои Великой войны. Красные все же понесли поражение и были отброшены, но и наши потери были велики. В дальнейшем бои на этой линии подвижного фронта и за колонию продолжались.

Жители Гейдельберга рассказывали, что по срочному распоряжению красных военных властей женщины колонии должны были всю ночь шить погоны, белые околыши на фуражки и белые повязки, непосредственно перед тем как советские войска применили описанный здесь недопустимый прием, за который их цепь жестоко поплатилась.

В своей книге ген. Туркул заканчивает описание отдельных моментов приведенного тут эпизода и последовавшего за ним боя 31 июля/13 августа следующими словами: «Гейдельберг - вымершая и выжженная солнцем степная колония. Вокруг в пыльном поле, где шумит и сегодня горячий степной ветер, спят вместе до Страшного Суда белые и красные бойцы. И над всеми ними ходит, качается, блистая на солнце, трава забвения, степной ковыль»…

В предисловии же ко 2-му изданию книги генерал указывал, что ведшаяся три года с нечеловеческим напряжением и стоившая неисчислимых жертв борьба создала в свое время ров между «нами» и «ими». Под «ними» он разумеет, конечно, не коммунистическую власть - этот ров непреодолим и никакое время не может его заполнить, но тех, кто будучи одурманенным и обманутым этой властью, пошел за ней в годы борьбы и дал ей победу… «Им» эта победа не принесла ничего, ибо страшной ценой заплатил народ за свою поддержку советской власти…»

6/12 августа 1920 г. после ряда удачных боев со 2-ой Конной армией и свежими, прибывшими на наш фронт советскими дивизиями, ген. Туркул был назначен начальником Дроздовской дивизии, сменив на этом посту ген.-лейтенанта Витковского, который вступил в командование 2-м корпусом после отчисления от этой должности ген. Слащева. Объезжая находившиеся на фронте войска в сопровождении помощника Главнокомандующего по гражданской части А.В. Кривошеина, командующего 1-ой армии ген. Кутепова, командира нашего 1-го корпуса ген. Писарева, военных представителей американской, английской, французской, сербской, японской и польской службы, а также у корреспондентов наиболее распространенных заграничных газет и представителей русской печати в Крыму и заграницей, ген. Врангель произвел в районе колонии Фридрихсфельд смотр нашей Дроздовской дивизии в боевой обстановке; он благодарил «доблестнейших дроздовцев» стрелков и артиллеристов за славную боевую службу» и собственноручно приколол на грудь ген. Туркула орден Св. Николая 2-ой степени, которым он награждался.

В день смотра напей дивизии, состоявшегося 1/14- сентября, началось наступление на Пологском направлении у Донцов, которое перешло 4/17 сентября в общее выдвижение на север наших сил в Северной Таврии по всему фронту. В результате этого Дроздовская дивизия выдвинулась в район Славгорода, севернее гор. Александровска. Ген. Туркул сосредоточил всю дивизию целиком в большом селе Ново-Гуполовка, южнее Славгорода, охраняя весь ее участок лишь конными разъездами и не смущаясь тем, что это давало возможность противнику по временам проникнуть в определенные места нашего фронта без боя, или начать там сосредотачиваться до того момента, когда по его мнению операция «уже назрела». Из «Запорожской Сечи», как прозвана была трехнедельная стоянка на линии боевого фронта Дроздовской дивизии в Ново-Гуполовке, все время предпринимались операции в глубокие тылы противника, в частности даже с захватом два раза узловой станции Синельниково, где при совместных действиях с Кубанской дивизией ген. Бабиева был разгромлен штаб советской группы войск, причем командовавший ею т. Нестерович его начальник штаба, начальник артиллерии и помощник последнего были захвачены в плен, в то время как за два боя в дни 9/22 сентября и 19 сентября/2 октября в Синельниковских операциях красные, понеся большие потери, были совершенно растрепаны настолько, что в течение нескольких дней присутствие их войск на фронте дивизии вообще обнаружено не было.

Если Дроздовские полки, во главе которых стояли испытанные боевые командиры, отличались стремительностью своих атак и мощностью удара, то 1-й полк ген. Туркула выделялся среди них своим количественным составом, силой и боевыми возможностями. Даже лучшие красные войска оказывались не в состоянии оказывать ему более продолжительное сопротивление: через короткое время после начала атаки населенного места, занятого подчас даже крупными силами противника, поле боя представляло собой почти всегда неизменную картину - неудержимо под сильным огнем продвигающиеся вперед и переходящие к стремительному удару дроздовские стрелки, что и преодолевало последнее сопротивление красных, непосредственно с началом отступления которых во все стороны из села, деревни или колонии, нередко в Крыму расположенной в широкой лощине, что давало возможность наблюдать ее пологий, возвышающийся над селением, скат, выскакивали уже в беспорядке батареи, пулеметные тачанки, боевые обозы, а подчас и бронеавтомобили и попадали под огонь нашей артиллерии.

В последний же период вооруженной борьбы в Крыму занятие, после столь удачного и блестящего командования одним из лучших полков Белой армии на юге России, должности начальника Дроздовской дивизии дало ген. Туркулу возможность обнаружить его военные дарования в более широких масштабах. В целом ряде решительных операций, не довольствуясь, и, даже можно сказать, не признавая лишь оттеснения противника, он показал свои способности в удачном ведении маневренных боев, использовав подвижность и боевые качества дивизии, он с заходом в тыл красных, охватом их флангов, ночными передвижениями и боями громил находившиеся перед нами советские войска, зачастую «слизывая» их совершенно с фронта, как выражались наши солдаты, причем каждая из таких операций заканчивалась почти всегда захватом нескольких тысяч пленных, орудий, десятков пулеметов, многочисленных обозов с боевым снаряжением, а в некоторых случаях и бронепоездов, как это имело, например, место в бою 19 сентября/2 октября, когда у разъезда Ивковка, севернее Славгорода, в тот момент находившегося еще в руках противника, были отрезаны и в исправности при их ликвидации с боем захвачены 2 бронепоезда: тяжелый «Атаман Чуркин» и легкий «Ермак Тимофеевич» /при минимальных с нашей стороны потерях/.

В таких маневренных операциях принимала обычно участие почти вся дивизия целиком или два из ее трех полков, если нужно было в связи с обстановкой оставлять на оборону района стоянки дивизии Ново-Гуполовки один из них; передвижения совершались в течение ночи с тем, чтобы атаковать противника на рассвете в намеченном ген. Туркулом пункте сосредоточения красных, которых и отбрасывал, прорывая при этом их фронт, двигавшийся в голове колонны батальон. Одновременно с его атакой на одном из его флангов сосредотачивались еще в темноте 2-3 эскадрона 2-го конного Дроздовского полка полковника Кабарова, часть которых несмотря на большой недостаток конского состава удалось все же посадить уже осенью на коней, и после того как противник, дрогнув, начинал поспешно, а часто и в беспорядке отходить, наши конники, охватив его фланг, принимали бегущих в шашки и захватывали орудия, прочную добычу и почти все, что успевало еще спастись от стремительного удара пешей атаки. В образовавшийся прорыв вливалась следовавшая за головной частью колонна дивизии, расширяла его и, распространяясь по ближайшему, а в некоторых случаясь и более глубокому тылу красных, с возможной для передвижения посаженных частично на обывательские повозки стрелков скоростью, отрезала как в таком тыловом районе, так и на находившемся перед ним фронте красные войска и военную добычу. Начальник дивизии ген. Туркул находился при таких операциях не только в головном батальоне, откуда и отдавал по ходу действий дальнейшие приказания, но непосредственно в самой передовой линии огня, направляя штурмующую часть, а иногда, если в какой-либо момент обстановка не требовала сосредоточения его внимания на отдачу приказаний, он принимал даже участие в конных атаках. Никакие уговоры, просьбы и даже требования его подчиненных беречь себя не помогали - тогда судьба на полях сражений, несмотря на ряд ранений, была к нему благосклонна.

22 сентября/5 октября 1920 г. на фронт Дроздовской дивизии прибыла чудотворная икона Курской Коненной Божьей Матери в сопровождении протопресвитера военного и морского ведомства епископа Вениамина и военных священников. Служили торжественный молебен, в последовавшей за которым проповеди и после нее со стороны прибывшего духовенства было сказано много лестного по адресу дивизии и ее начальника ген. Туркула.

23 сентября/6 октября в 18 часов прибыл в расположение дивизии в сопровождении командира 1-го корпуса ген. Писарева командующий 1-ой армией ген. Кутепов. На обширной площади в Ново-Гуполовке перед церковью состоялся парад с прекрасно прошедшим церемониальным маршем с бодрым видом выстроившихся пеших и конных рядов и артиллерии дивизии. Ген. Кутепов благодарил командиров-офицеров и солдат дроздовцев за «лихую боевую службу» и провозгласил перед фронтом выстроившихся войск «ура» в честь нашего начальника ген. Туркула.

В последних решающих боях в Северной Таврии Конная армия Буденного, прорвавшаяся из района укрепленной позиции красных у Каховки на участке 2-го корпуса нашей армии в наш тыл и прервавшая вместе с 6-ой советской армией Корка сообщения находившихся на фронте севернее перешейков белых войск с Крымом, разбилась также о стойкость ударной группы ген. Кутепова, основное ядро которой составляла Дроздовская дивизия. Здесь нет возможности даже штрихами коснуться течения той операции, которая по плану Фрунзе должна была закончиться окружением и полным уничтожением белых сил в Северной Таврии, отрезав им пути отхода. Для этой цели красное командование сосредоточило против армии генерала Врангеля, насчитывавшей в своих рядах после упорных сопровождавшихся потерями осенних боев к тому времени не более 30.000 штыков и сабель, пять советских армий общей численностью в 103.500 штыков и 32.700 сабель. Красным удалось, как уже сказано, перехватить наши сообщения с Крымом, но преградить нам путь при нашем отходе за перешейки они оказались не в состоянии.

В результате боев нашей ударной группы 17/30 и 18/31 октября главные силы 1-ой Конной армии Буденного, долженствовавшие совместно с 6-ой советской армией Корка и 2-ой Конной армией Миронова окружить и разбить ударную группу ген. Кутепова в районе Агайман-Серагозы и закрыть путь отхода почти всем силам нашей армии в Крым, были сброшены с пути движения ударной группы, при чем управление красной конницей нередко нарушалось, а некоторые ее части были при этом сильно потрепаны. Так при атаке 2-м Конным Дроздовским полком полковника Кабарова и 2-м стр. полком ген. Харжевског о села Отрада, занимавшегося особой кав. бригадой Колпакова, при которой находился штаб 1-ой Конной армии вместе с Буденным и комиссаром этой армии в то время Ворошиловым, едва не закончилась карьера обоих этих «маршалов». По нескольким советским описаниям можно было установить, что Ворошилова «спасла бурка, в которой запуталась пика белого кавалериста», а Буденному «пришлось скакать по задворкам села, чтобы собирать эскадроны» - настолько быстро решился бой не в пользу красной конницы, которая в беспорядке под сосредоточенным артиллерийским огнем наших батарей отскочила в Ново-Троицкое. Одновременно с этим 1-ый Дроздовский полк под командой полковника Чеснокова отбил с песнями атаку 14-ой кав. див. Пархоменко из той же Конной армии Буденного, спешившей на выручку штабу армии и бригаде Колпакова и стремившейся захватить прилетевший из Крыма для связи с ген. Врангелем и опустившиеся на поле боя военный аппарат - наша группа, при которой находился и командующий 1-ой армией ген. Кутепов, не имела до того в течение более двух суток связи ни со штабом главнокомандующего, ни с командовавшим 2-ой армией ген. Абрамовым. В Отраде в этом бою был захвачен весь хор трубачей армии Буденного с перевитыми красными лентами трубами и один из чинов штаба.

Разбирая действия нашей ударной группы при ее движении от Агаймана к перешейкам, советский военный исследователь В. Триандафилов указывал, что «огневая линия, которую удалось создать белым при этом отступлении, оказалась для красной конницы непреодолимой». По словам того же автора, к концу 18/31 октября белые уже «расчистили себе дорогу в Крым, разбив и отбросив в район Ново-Троицкое все части 1-ой Конармии».

На следующий день 19 октября/1 ноября нашей группе было приказано задерживать в районе Александровка-Отрада-Рождественское 1-ую Конную армию, сосредоточившуюся в этом районе, и тем дать возможность остальным белым частям совершить спокойно их дальнейший отход согласно приказу в Крым через Чонгарский полуостров и узкую дамбу с мостом через Сиваш у станции того же наименования. Первые два села обороняла Дроздовская дивизия, а Рождественское - конный корпус ген. Барбовича и корниловцы.

С рассвета начались атаки красной конницы на всем протяжении указанного фронта: вся конная масса Буденного была в движении, стремясь охватить нас со всех сторон и замкнуть кольцо окружения. Дроздовской дивизии приходилось отбиваться с севера, с юга и с запада, защищенным оставалось лишь восточное направление, где доблестно вели бой конный корпус ген. Барбовича и корниловцы. На нашем участке атаки следовали почти непрерывно с промежутками в час-полтора. Одну из первых и наиболее мощных атак на северную окраину Отрады приняли на себя части 1-го и 3-го полков, в передовых рядах которых находился сам начальник дивизии ген. Туркул. По его приказу эта атака была встречена сначала полной тишиной и только тогда, когда красная конница приблизилась, он сам подал команду «огонь». С огромными потерями отхлынула эта первая волна атакующих. Был, однако, момент, когда красная конница около 11-ти часов дня врывалась было через кладбище в Александровку, оборонявшуюся частью 2-го и 4-го Дроздовских полков, что угрожало уже Отраде с тыла. За эту попытку командир особой кав. бригады Колпаков, скакавший во главе эскадронов уже по улице селения, заплатил своей жизнью, а лавы его конницы были отброшены.

До самого вечера продолжались конные атаки противника, сопровождавшиеся интенсивной артиллерийской подготовкой, но успеха Буденному достигнуть не удалось - после каждой из атак на земле оставались лежать убитые и раненые люди и лошади, по полю бродили и носились кони, потерявшие своих седоков. Фронт Александровка-Отрада-Рождественское оставался прочно в руках нашей группы; в дефилэ на Чонгарском полуострове могли благодаря этому втягиваться без помехи со стороны противника иные отходившие в Крым наши войска и тыловые части.

Из захваченной у красного ординарца уже в темноте копии донесения Буденного выяснилось, что он просил у командования Южного советского фронта отдыха - дневки на 20-ое октября/2-го ноября для приведения своих частей в порядок и ссылался на то, что они прямо подавлены, огнем и стойкостью сопротивления белых, понеся при этом громадные потери вообще и особенно в высшем командном составе. Действительно, за последние бои были в 1-ой Конной армии убиты: командир 11-ой кав. дивизии т. Морозов, комиссар той же дивизии т. Бахтуров, тяжело был ранен и с трудом вынесен с поля сражения командир 4-ой кав. дивизии т. Тимошенко /нынешний «маршал»/, убит был командир особой кав. бригады т. Колпаков и многие иные чины командного состава. Командующий Южным сов. фронтом Фрунзе доносил после окончания боев в Сев. Таврии главкому Каменеву следующее: «Поражаюсь величайшей энергии сопротивления, которую оказал противник. Он дрался так яростно и так упорно, как, несомненно, не могла бы драться никакая другая армия».

План окружения и уничтожения нашей армии в Сев. Таврии красному командованию осуществить не удалось, но и белые войска не смогли удержаться севернее перешейков и принуждены были отойти в Крым, при чем общие потери армии были значительны. Дроздовская же дивизия за день описанного боя потеряла лишь 46 человек и до 100 лошадей, как записано было в дневнике пишущего эти строки, что объясняется тем, что нас атаковывала исключительно конница, которой вскочить в наши ряды ни разу не удалось.

26 октября/8-го ноября 1920 г. красные начали штурмовать укрепленные позиции на Турецком Валу у Перекопа и на Чонгарском полуострове. Одновременно с этим их удар был направлен через обмелевший и в связи с небывало сильными для тех краев морозами замерзший Сиваш на Чувашский /иначе Литовский/ полуостров в обход и фланг нашей оборонительной линии. Эта ударная группа красных, насчитывавшая в своем составе 21.000 штыков и сабель при 350 пулеметах и 36 орудиях смяла стоявшие на охранении южного берега Сиваша части Кубанской бригады ген. Фостикова и стала распространяться по полуострову. Для ликвидации этого прорыва были направлены 2-ой и 3-ий Дроздовские полки, 1-ый полк отбивал в то время штурмующие колонны красных на правом фланге Турецкого Вала.

Для того, чтобы можно было восстановить там положение, наших сил было явно недостаточно, что и повлекло за собой трагическую гибель почти целиком двух батальонов 2-го полка: в районе Караджаная удалось выйти из боя лишь отдельным чинам 2-го батальона подполковника Рязацева, также тяжело сложилась участь и 3-го батальона подполковника Потапова, который был тяжело ранен и с трудом вынесен из огня у хутора Тимохина.

Правее нас 3-ий Дроздовский полк попал тоже в тяжелое положение и принужден был быстро отходить, в то время как его командир полковник Дрон упал смертельно раненым и оставался лежать между нашими и красными цепями. В этот как раз момент прибыл на наш участок боя с фронта 1-го полка на Турецком валу ген Туркул, уже заболевший тифом, и узнав о том, что раненый командир 3-го полка не вынесен из огня, не задумываясь направил свою легковую машину между цепями и вывез уже умиравшего полковника Владимира Степановича Дрона с поля сражения. Шофер генерала был при этом ранен, стекла и шины в машине перебиты и кузов пробуравлен пулями - таким видели дроздовцы своего командира, показавшего особый пример взаимной выручки в огне в последнем для него бою на родной земле. 3-й полк потерял в этот день всех своих батальонных и ротных командиров. Ночью нашим защищавшим Перекоп войскам было приказано отойти без боя на последнюю линию укреплений у Юшуни. Слегшего от тифа ген. Туркула увезли в лазарет, в командование дивизией вступил ген. Харжевский.

На рассвете 29 октября/11 ноября переброшенная из Юшуни в район южнее Карповой Балки Дроздовская дивизия вместе с приданными ей частями ген. Андгуладзе была двинута под командой ген. Харжевского в свою последнюю контратаку, Предполагалось прорвать фронт красных с тем, чтобы бросить в тыл всей наступавшей на Юшунь группы противника нашу конницу. Казавшееся почти невозможным для наших надломленных уже сил приказание было выполнено. Удар закаленного ген. Туркулом в боях 1-го полка был так еще силен и стремителен, что красные цепи, сбивая друг друга, отхлынули назад, оставив в руках атакующих орудия и свыше 1.000 пленных, Фронт был прорван и 3-ий батальон 1-го полка, которым командовал раненый в том бою ген. Чеснаков, подходил уже к Карповой Балке. Но в образовавшийся прорыв не влились те наши конные части, которые должны были быть брошены в тыл атаковавшей Юшунь 6-ой советской армии Корка, ибо к тому моменту вопрос об эвакуации Крыма был уже решен.

Описывая этот бой советские военные исследователи В. Триандафилов и комдив Голубев заказывали, что «около 11 часов положение сложилось настолько критически, что было опасение, что конница ген. Барбовича прорвется на Армянск в тыл всей 6-ой армии. Введением в дело последних резервов положение здесь было спасено».

Этот последний удар, нанесенный Дроздовской дивизии 29-го октября/11-го ноября 1920 г. у Карповой Балки наступавшим красным, не изменив общего положения всей нашей армии, задержал продвижение противника, расстроил его ряды и не дал возможности приступить к немедленному преследованию, к которому он готов был перейти после овладения укрепленной позицией Юшуни; это увеличило значительно разрыв между отходившими нашими частями и советскими войсками. Не будь этого конные части красных могли бы появиться в портах еще во время начала погрузки гражданского населения Крыма и тогда в условиях, когда трагичность положения определяется буквально часами, судьба многих из русских находящихся в данное время заграницей, могла бы сложиться совсем иначе.

Рамки настоящей статьи не позволяют даже в самой общей форме коснуться периода жизни и деятельности ген. Туркула за рубежом после оставления нашей армии Крыма. Можно лишь указать, что в Галлиполи и Болгарии, пока наши контингенты сохраняли военную организацию, он стоял во главе Дроздовских воинских частей; затем после переезда в Париж одно время был председателем Главного Правления Общества Галлиполийцев, позже в 1935 г. он возглавил вновь созданный Национальный Союз участников войны, ставивший себе политически программные цели и просуществовавший до начала Второй мировой войны. Эта национально-военная организация издавала газету «Сигнал»; в ее издательстве вышла ценная в военной литературе книга проф. ген. Головина «Наука о войне», трактующая о социологическом изучении войны.

В начале войны в связи с заключением между Германией и СССР пакта о ненападении ген. Туркулу, проживавшему в то время в Берлине, было предложено немецкими властями покинуть Германию, что повлекло его переезд в Рим. В заключительном периоде последней войны он вступил 21-го февраля 1944 г. в формировавшуюся ген. Власовым Русскую Освободительную армию и был им назначен 25-го марта 1945 г. командиром отдельного корпуса РОА и начальником всех добровольческих формирований в Австрии, но в то время в связи с приближавшейся катастрофой Германии трудно уже было чего-либо достичь в русском вопросе.

После окончания войны он принял участие в организации Комитета Объединенных Власовцев и возглавил кадры РОА, принимая кроме того живое участие в общественно-политической жизни русской эмигрантской колонии в Мюнхене и входя в Национальное Представительство русской эмиграции в Германии. Поддерживая связь со своими боевыми соратниками - дроздовцами, разбросанными по разным странам, а также власовцами, ген. Туркул редактировал и издавал выходивший с конца 1952 г. военно-политический журнал «Доброволец», являвшийся органом связи кадров РОА. Последствия, считавшейся настоятельно необходимой по мнению врачей, сразу не установивших причину болезни, и произведенной 15-го августа операции предопределили трагический исход и оборвали десять минут первого в ночь на 20-е августа нить его яркой жизни.

Пишущий эти строки имел честь состоять в боевых рядах Дроздовской дивизии с августа 1918 г. и участвовать почти во всех боях 3-ей батареи включительно до оставления Крыма и эвакуации Севастополя в ночь на 2-е/15-е ноября 1920 г., куда наша дивизия пришла после упомянутого боя у Карповой Балки на погрузку. Я вел во время войны сохранившийся у меня боевой дневник и видел ген. Туркула в боях, что и позволило мне коснуться нескольких боевых эпизодов с приведением точных дат и мест.

Не только исключительная, никем не оспариваемая храбрость, не только удачи в бою и счастье, заключавшееся в том, что при участии зачастую в передовой линии огня в столь многих боях судьба оказывалась, несмотря на многочисленные ранения, все же к нему благосклонной, но и несомненные, военные дарования отличали ген. Туркула. В бою у Ракитного, как уже упоминалось, его спас серебряный образок, в который попала пуля, в столкновении с 1-ой советской дивизией у Нижн. Куркулака 29-го июля/11 августа 1920 г. его жизнь была сохранена массивной зажигалкой в кармане его гимнастерки на груди; можно было бы привести еще и иные случаи и подобного рода, но достаточно будет указать, что он постоянно находился во время боя в самой действительной сфере близкого огня, вне зависимости от занимаемого им поста. В ряде случаев он мог при этом личным своим участием и распоряжением выправлять то тяжелое положение, в которое попадали подчиненные ему воинские части.

В Галлиполи я состоял членом исторической комиссии Дроздовской арт. бригады. При восстанавливании ее истории приходилось постоянно слышать от штабных и строевых офицеров дивизии, насколько хорошо ген. Туркул разбирался в общей обстановке фронта, в положении на участке дивизии и ее соседей, а также подчеркивание того, что он, обычно, сам набрасывал и намечал план предстоявшей операции. А они приносили дивизии неизменные успехи. Упоминания о дроздовцах в последний период нашей борьбы в Крыму не сходили со столбцов официальных сводок, победных реляций и газет, причем в последних наряду с разбором военных операций нередко приводилось имя нашего генерала, ему посвящались и отдельные статьи. Офицеры из белых рядов, занимавшиеся военной наукой, отмечали несомненное наличие у ген. Туркула в военном отношении «искры Божией», как выражался доблестный командир нашей 3-ей Дроздовской батареи полковник А.Г. Ягубов, скончавшийся в 1955 г. в Париже. Известный в военном мире генерал М.И. Драгомиров указывал в свое время, что «ясное понимание полностью дела во время боя дается редким единицам». Ген. Туркул этим качеством обладал.

Но и при таких условиях находились все же в свое время военные, которые либо из чувства соревнования между воинскими частями, либо из личной зависти, причем ею отличались не только боевые начальники, старались свести успехи ген. Туркула лишь к его личной храбрости, удачам и счастью - таков уже наш свет и таковы люди. Подобного отношения не удалось избежать в свое время даже Суворову, который в таких случаях говорил: «Сегодня счастье, завтра счастье - помилуйте, нужно же когда-нибудь и уменье».

Все последние годы я состоял в регулярной переписке с генералом Туркулом. Его всегда отличало бодрое настроение и надежда на то, что «нам удастся еще послужить России», как он писал и при этом подчеркивал, что для эмиграции является важным «не угащать духа и воли к дальнейшей борьбе за родину» даже при современной неблагоприятной политической обстановке. Эти же общие международные условия приводили его иногда к тому, что он, в целях хотя бы немного отвлечься от современности, перечитывал вышедшую в двух изданиях его собственную книгу «Дроздовцы в огне» и вспоминал при этом прежнее тяжелое, но более определенное в смысле борьбы с большевизмом время и те бои, с которыми для него «навсегда был связан гул атак, блеск смертельных молний, видение героической русской молодежи, неудержимо идущей вперед».

Книга эта по словам генерала «не воспоминания и не история - это живая книга о живых, боевая правда о том, какими были в огне, какими должны быть и неминуемо будут русские белые солдаты». В одном из своих писем мне ген. Туркул указывал в свое время, что она «является памятником дроздовской доблести и славы, в ней больше внимания обращено на описание отдельных красивых моментов, чем на течение боя». В ней изображены простые войны и бойцы из той великой группы безымянных героев, на фоне жертвенного служения долгу которых разыгрывают свои драматические оперные, а нередко и опереточные роли не всегда удачные политические актеры.

Для того, чтобы показать как относился ген. Туркул к борьбе за свободу и национальное бытие нашей родины против коммунистической тирании, следует привести здесь несколько выдержек из его книги.

«650 дроздовских боев за три года гражданской войны, более 15.000 дроздовцев, павших за русское освобождение /при 35.000 раненых/, также как и бои и жертвы всех наших боевых товарищем были осуществлением в подвиге и в крови святой для нас правды. Не будь в нас веры в правоту нашего боевого дела, мы не могли бы теперь жить. Служба истинного солдата продолжается везде и всегда. Она бессрочна, и теперь мы также готовы к борьбе за правду и за свободу России, как и в девятнадцатом году. Полнота веры в наше дело преображало каждого из нас. Она нас возвышала, очищала. Каждый как бы становился носителем общей правды. Все пополнения, приходившие к нам, захватывало этим вдохновение